канавы и взлетел.
Я вспомнил день, когда в Висконсине я на бреющем полете влетел в твердую зем лю, думая,
что там лишь трава. На скорости сто миль в час винт зацепил грунт, самолет ударился об землю
крылом, одно колесо оторвалось и укатилось. Он не перевернулся, вместо этого в тот же момент он
подпрыгнул в воздух, и мы совершили самую короткую и мягкую посадку за всю историю
совместных полетов. Двадцать пять раз лопасти винта ударились о грунт и вместо того, чтобы
перевернуться и разлететься вдребезги, биплан подпрыгнул и сел мягко, словно перышко.
Я припомнил сотни пассажиров, которых мы поднимали с пастбищ в небо, которые никогда
не видели своей фермы с воздуха, пока не появились мы с бипланом и не представили им такой шанс
- три доллара за полет.
Мне было грустно расставаться с этим самолетом, несмотря на то, что я узнал, что ничто
никому не принадлежит, потому что полеты на нем для меня теперь закончились, потому что
завершился целый отрезок моей жизни, замечательный отрезок.
Взамен я купил Клип-Винт Каб, 85-сильный самолет. Совершенно непохожая на биплан
личность.
Легкий, словно тридцать футов дакрона, натянутого на еловый каркас;
любой бетон ему нипочем, а взмывает так, что еще над взлетной полосой оказывается на
высоте в тысячу футов. Он с удовольствием выполняет любые фигуры высшего пилотажа, которым
биплан никогда не смог бы искренне порадоваться.
Однако все это были оправдания, в моей душе по-прежнему царили серое уныние и грусть о
том, что мы с бипланом расстались, и виноват в этом я.
Однажды, после того, как я потренировался над морем в исполнении медленных вращений, я
вдруг понял простую вещь, к которой приходит большинство тех людей, которому когда-либо
приходилось продавать самолет. Я понял, что любой воздушный аппарат - это две жизне-формы, не
одна. Внешняя, объективная конструкция, сталь и краска, - это один самолет; тот, с которым мы
вместе попадаем в приключения, с которым нас связывает эта незримая прочная нить, - это
совершенно другая машина. Эта машина, полеты на ней - наше живое прошлое, и она истинно наша,
как сама мысль. Ее нельзя продать.
Тот человек, чье имя стоит теперь в регистрационных картах биплана, купил не тот самолет,
которым владел я. Ему принадлежит не тот биплан, что мягко опускается в летних сумерках на поле
близ Кука в Небраске, в его расчалках вздыхает ветер, двигатель мягко урчит, словно ветряная
мельница, он скользит над дорогой к краю пастбища. У нового "+ $%+lf нет звука туманов Айовы,
оседающих дождевыми каплями на верхних крыльях; капли скатываются вниз, барабанят по нижним
крыльям и будят меня, уснувшего возле углей костра. Он не приобрел полных ужаса и восторга
криков молодых леди из Квин-Сити в Миссури, из Ферриса в Иллинойсе, из Сенеки в Канзасе,
почувствовавших, что крутые виражи в старом биплане не менее полны острых ощущений, чем
прыжки с крыши сарая.
Этот биплан навсегда останется моим. А у него всегда будет его Каб.
Этому научило меня небо, так же, как Сэма - его гуру, и поэтому больше незачем грустить.
Леди из Пекатоники