авиалиния вряд ли получит на этом хоть цент прибыли, она может даже потерять деньги на этом
полете.
Но такова история Ист Айленд Эйруэйз. Теперь вы можете прыгать, если хотите. Я просто
подумал, что вам небезынтересно будет узнать то, что открыли двое этих людей - что альтернативой
прыжку является смех и решение жить в соответствии со своими собственными ценностями, а не с
теми, что навязывает нам мир. Они создали свою собственную реальность вместо того, чтобы
страдать в чьей-то. По мнению Ист Айленд Эйруэйз твердая земля была создана не для того, чтобы
прыгать и разбиваться об нее, а для того, чтобы над ней летать.
А это тарахтение и треск, что долетает до ваших ушей вечером - это Бамбуковый
Бомбардировщик, тридцати лет от роду, выруливающий на взлет, готовый отправиться в очередное
приключение. Голубое пламя вырывается из его выхлопных труб, двигатель фыркает и кудахчет, и
его не особенно интересует, одобрит мир его действия или нет.
Евангелие от Сэма
Десять тысяч лет назад старый гуру наверняка говорил своему ученику: "Знай, Сэм, ни од ин
человек никогда не сможет владеть ничем, кроме собственных мыслей. Ни людей, ни местность, ни
вещи не дано нам удержать рядом с собой длительное время. Мы можем совершить вместе с ними
небольшую прогулку, но рано или поздно все мы, прихватив с собой лишь истинно наше - то, чему
мы научились, то, как мы стали мыслить, отправимся порознь, каждый в свое новое превращение".
"О да", - должно быть отвечал ему Сэм, записав все это на коре лотоса.
Что же, в таком случае, через тысячи лет после того, как эта истина была записана, заставило
меня опечалиться, когда я оформлял бумаги на продажу биплана, ставшего частью моей жизни? Не
было никаких сомнений в том, что сделать это было необходимо. Мой новый дом с трех сторон
окружен водой, а с четвертой к нему вплотную подступают деревья и постройки. В аэропорту, где
нет диспетчерской, есть слишком твердая взлетно-посадочная полоса, слишком гладкая, чтобы на
ней мог приземлиться биплан. Бетонные ленточки упираются прямо в дубовые джунгли, где нет ни
одного поля, куда можно было бы сесть, откажи двигатель сразу после взлета. Теперь я был за
девятьсот миль от тех мест, где биплан чувствовал себя как дома, и чем дольше он стоял в ангаре,
тем хуже выглядел. В ангаре он оказывался во власти воробьев, настойчиво желающих забраться в
кабину, и мышей, которые были не прочь поживиться его проводами и растяжками. Если я любил
этот самолет и желал ему жизни в небе, то мне ничего другого не оставалось, кроме как продать его
кому-нибудь, кто будет часто и умело на нем летать. Почему же мне стало так грустно, когда я
ставил свою подпись на бумагах?
Может быть, потому, что я вспомнил те шесть лет, что мы провели вместе.
Я вспомнил раннее утро в Луизиане, когда все вдруг пошло наперекосяк, когда оказалось, что
он либо должен взлететь после невозможно короткого стофутового разбега, либо разлететься в
щепки, свалившись в канаву. Он взлетел. Никогда прежде ему не удавалось так быстро оторваться от
земли, никогда не было такого и после. Но в тот единственный раз это случилось - он едва коснулся