парадах. Съемки и скорость - это просто часть моей работы, так же, как подготовка годового
финансового отчета - это часть его работы. Моя работа ничем не отличает меня от него. И все же я
знаю, что я не такой, как он, потому что я располагаю такими возможностями, которых у него нет. Я
могу отправиться в такие края, которых ему никогда не видать, если только он не посмотрит на
звезды.
Однако не пребывание здесь отделяет меня от тех, кто всю жизнь проводит на земле; а то,
как действует на меня это высотное одиночество. Я испытываю чувства, которые нельзя сравнить ни
с чем, и которых он не испытает никогда.
Уже одна мысль о реальности пространства за пределами этой кабины вызывает странные
ощущения. Всего в одиннадцати дюймах справа и слева от меня человек уже жить не может, там он
чужой. Мы проносимся, словно испуганные олени через открытую поляну, зная, что остановиться -
значит играть со смертью.
Ты автоматически легонько двигаешь ручкой управления, выравнивая свое положение
относительно проблескового огня.
Если бы это был день, мы бы чувствовали себя как дома; взгляд вниз открыл бы нам горы и
озера, дороги и города, - все те знакомые предметы, к которым мы можем спуститься и немного
расслабиться. Но это не день. Мы плывем сквозь черную жидкость, скрывающую наш дом, нашу
землю. Стоит сейчас заглохнуть двигателю, и некуда будет спланировать, и невозможно принять
решение, куда лететь. Мой самолет может планировать несколько миль, если обороты двигателя
упадут до нуля, и остынет сопло, но по инструкции я должен потянуть рукоятку катапультирования,
нажать на ручку отстрела и сквозь тьму поплыть на парашюте вниз. В дневное время я по
инструкции должен стараться спасти самолет, пытаться посадить его на какой- нибудь ровный
участок. Но сейчас ночь, кругом темень, и я ничего не вижу.
Двигатель продолжает надежно работать, звезды светят, не мигая. Ты летишь за
проблесковыми огнями и задаешь себе вопросы.
Если бы у ведущего сейчас заглох двигатель, чем бы я мог ему помочь?
Ответ простой. Ничем. Он летит всего в двадцати футах от меня, но если бы ему
понадобилась моя помощь, ему до меня было бы как до Сириуса, сияющего над нами. Я не могу ни
взять его к себе в кабину, ни удержать его самолет в воздухе, ни даже сопроводить его до
освещенного аэродрома. Я мог бы сообщить его местонахождение спасательным группам и мог бы
сказать о Удачи тебе" перед тем, как он отстрелит свое катапультное кресло в черноту. Летим мы
вместе, но мы так же одиноки, как четыре звезды в небесах.
Ты вспоминаешь разговор с приятелем, который так и сделал, покинул свой самолет в
ночном полете. У него загорелся двигатель, и остальная группа была совершенно бессильна чем-
либо ему помочь. В то время, как его самолет снижал скорость и терял высоту, один из них крикнул
ему: "Не слишком тяни с катапультированием". Эти беспомощные слова были последним, что он
услышал перед тем, как катапультировался в ночь. Эти слова - "Не слишком тяни" - сказал человек,
которого он знал, с которым летал вместе, *. b. `k) ужинал вместе с ним, и смеялся вместе с ним
одним и тем же шуткам.