Несмотря на то, что расстояние между нашими кабинами составляло всего три фута, из-за
яростного ветра и рева двигателя мы не могли расслышать друг друга, даже вопя что есть мочи. Ни
радио, ни проводной бортовой связи у нас не было. Когда нужно было перекинуться словом-другим,
приходилось прибегать к языку жестов или передавать друг другу вырываемый ветром из рук клочок
бумажки с нацарапанными на нем пляшущими буквами.
И тут, в то самое время, когда я, дрожа, размышлял о том, готова ли моя зачехленная в кучу
одежек жена признать, что сделала глупость, она потянулась за карандашом.
- Ну вот, - подумал я, пытаясь угадать, что она напишет, - "С меня довольно! ", или
"Холодина невыносимая! ".
Вырывавшийся из рта пар дыхания мгновенно уносил ветер. А может быть, просто: - Извини
меня!
Все зависит от того, насколько ее одолел ветер и как глубоко успел проникнуть мороз.
Ветровое стекло перед нею было покрыто мельчайшими брызгами грязного масла. Когда она
обернулась, чтобы вручить мне записку, я увидел такие же брызги на ее ветрозащитных очках.
Тонкими пальцами в кожаной перчатке она протянула мне из огромного мехового рукава записку.
Зажав ручку между колен, я взял измятый клочок бумаги. Мы отлетели от дома всего на сто
пятьдесят миль - еще не поздно было вернуться и оставить ее там. На бумажке было написано одно-
единственное слово: - Здорово!
И маленькая улыбающаяся физиономия рядом.
Бетт смотрела, как я читаю. Когда я поднял глаза, она улыбнулась.
Ну и что прикажете делать с такой женой? Я улыбнулся в ответ, откозыряв ей приложенной
к шлему рукой в летной перчатке.
Через три часа, после короткой остановки для заправки, мы оказались над самым сердцем
Аризонской пустыни. Был почти полдень и даже на высоте пяти тысяч футов стояла жара. Шуба Бетт
громоздилась на сиденьи рядом с нею горой, мех на вершине которой трепетал в струе ветра. В миле
под нами расстилалась ярчайшая иллюстрация значения слова "пустыня". Голые изъеденные ветром
и перепадами температуры камни, мили и мили песков - абсолютно и безнадежно пустых. Если бы
двигатель решил вдруг заглохнуть, с посадкой на песок не возникло бы никаких проблем. И самолет
остался бы ни капельки не поврежденным. Однако жара внизу была испепеляющая, горячий воздух
дрожал и переливался, и я с благоговением вспомнил о канистре воды, упакованной нами в комплект
для выживания.
И тут меня вдруг пронзила запоздалая мысль. По какому праву я позволил своей жене занять
место в передней кабине? Если заглохнет двигатель, она окажется в пяти сотнях миль от дома и
детей, один на один с хрупким крохотным бипланом в самой середине величайшей пустыни
Америки. С песком и змеями, и слепящей белизной солнца, без единой травинки, без единого
деревца насколько хватает глаз. Каким слепым, бездумным, безответственным должен быть муж,
позволивший своей жене - совсем молоденькой - подвергнуться всем этим опасностям. Пока я
донимал себя подобными размышлениями, Бетт обернулась ко мне и показала рукой в перчатке -
"гора" - сложив пальцы вместе и направив их вверх. Затем она нахмурилась, давая понять, что гора