Поговорка гласит, что тот пилот, который утверждает, что никогда не был испуган, - либо
глупец, либо обманщик. Наверное, бывают исключения, но их немного.
Когда я учился летать, самым трудным для меня был штопор. Боб Кич обычно сидел
спокойно на правом сидении Ласкомба и говорил: "Сделай мне три оборота вправо". Я ненавидел его
за это, становился напряженным, как сталь, и с ужасом ожидал тех мгновений, которые должны вот-
вот последовать. Отводя ручку управления назад, я сильно давил на правую педаль, и мое лицо
становилось бледным, как старое мыло. Я выдерживал это испытание, прищурив глаза для того,
чтобы считать обороты. Когда я снова возвращался к нормальному полету, я с болью понимал, что
знаю, что он собирается мне сейчас сказать. Он собирается сказать: "А теперь сделай мне три
оборота влево". И Кич, сидя рядом со сложенными руками, говорил: "А теперь сделай мне три
оборота влево".
Однако, этот час уходил в прошлое, мы заходили на посадку, а затем приземлялись, и стоило
мне только коснуться ногой земли, как все мои страхи улетучивались, и я вновь горел желанием
подняться в небо.
Что я здесь делаю? Пилот-ученик слышит в своих ушах этот вопрос, когда, летая над
пересеченной местностью, не может в течение тридцати секунд найти ориентир для посадки. Многие
другие пилоты слышат его, когда погода меняется от хорошей в сторону не-та-кой-уж-хорошей, или
когда двигатель начинает работать с перебоями, или когда температура масла выходит за красную
черту, а его давление при этом понижается.
Одно дело - разговаривать о том, как здорово летать, развалившись в кресле летной конторы,
а совсем другое - почувствовать себя высоко в небе на самолете, двигатель которого взорвался,
заливая ветровое стекло жидким золотистым маслом, а внизу имеется лишь небольшое овсяное поле
на вершине холма, которое может подойти для посадки, причем с одной стороны поля находится
забор.
Когда со мной это случилось, в течение всего времени, пока мой самолет a-(&+ao, у меня в
голове непрерывно происходил диалог, или, если быть более точным, звучало два монолога. Одна
часть меня стремится к тому, чтобы сделать все возможное для удачной посадки: поддерживать
постоянной скорость снижения, отключить магнето и подачу топлива, точно рассчитать место, куда
нужно спланировать, сделать еще один круг над местом посадки, чтобы высота была как раз
оптимальной: Другая часть, перепугавшись, нечленораздельно бормочет: - Ага! Ты испугался, разве
не так? Большой ас, ты летал на всевозможных аэропланах и думаешь, что любишь летать, но сейчас
ты "испуган"? Сначала ты боялся, что двигатель загорится, а теперь ты боишься, что не сможешь
приземлиться, не так ли? ТЫ - ТРУС. ТЫ - ХВАСТУН И БОЛТУН. СЕЙЧАС ТЕБЕ НЕ ПОВЕЗЛО, И
ТЫ МЕЧТАЕШЬ О ТОМ, ЧТОБЫ БЫТЬ НА ЗЕМЛЕ, ПОТОМУ ЧТО БОИШЬСЯ!
В тот день мы довольно удачно приземлились, и хотя винт не вращался, масло залило
аэроплан и образовало под действием ветра на его поверхности неожиданно красивые узоры, я был
горд, как павлин, что мне удалось посадить его без единой царапины. Но даже тогда, когда я