— Но скажу тебе, шеф, что Олег — очень культурный мужик. Сам он, не поверишь, в своем собственном подвале ни разу не отметился… в чужой ходил. Да и помнишь, когда я ему привязанному за две ноги, предлагал свое дерьмо на чужое дерьмо наложить, — он ведь отказался. Так ведь?
— Так-то так. А как там наши дела? Трубы-то варить начали? — прервал я философствования завхоза.
— Докладываю, шеф: сварщиков вызвали, трубы уже начали менять на новые, — отрапортовал завхоз.
— Иди, контролируй, чтобы еще одного потопа не было! — приказал я.
Завхоз ушел. Я снова взял свою желтую неказистую авторучку и попытался начать писать эту книгу. Но мысли опять-таки не шли.
Я понимал, что жить на Этом Свете, вообще-то, во многих аспектах «весело».
— Весело, весело, весело, — тупо проговорил я. — Жить весело! Я осознавал, что без подсмеивания над самими собой было бы нестерпимо тягостно жить в этом Мире Испытаний, где ты денно и нощно чем-то испытываешься и далеко не всегда «оказываешься на коне», а чаще всего «терпишь фиаско», когда тебе остается всего лишь «весело» посмеяться над самим собой.
И тут неожиданно в моей голове возникла фамилия «Сидоров», и я подумал о том, что ему, Сидорову, наверное, очень редко бывает «весело».
Сидоров
История эта произошла несколько лет назад, когда мы работали в маленьком здании и арендовали там два этажа.
Я, как всегда, консультировал больных в своем маленьком кабинете. Смотрю одного больного, второго, третьего… важные слова им всякие говорю. А они кивают. И тут ко мне заходит один больной, которого я уже несколько дней видел, сидящим на диване рядом с моим кабинетом. Выхожу бывало из кабинета и иду, например, в туалет, а он сидит. Возвращаюсь оттуда… — он опять сидит. Но особенного внимания я на него не обращал, сидит, да и все.
— Как фамилия? — спрашиваю у него, у того, который сидел и наконец-то попал ко мне.
— Сидоров, — отвечает и галстучек при этом поправляет так, чтобы красивее показаться, наверное.
А галстучек-то — замызганный до предела, а пиджачок-то — весь засаленный, а рубашечка-то — серенькая-серенькая, а брюки-то — имели стрелку, но давно и не на том месте! Сразу видно — слепой этот Сидоров-то! Напрочь чувствую, слепой.
— Откуда Вы, Сидоров, приехали? — спрашиваю.
— Из Красноярского края, — отвечает.
— А провожатый-то где ваш? Почему он не заходит?
— А я… один…
— Как? — удивляюсь я.
— А вот так, — отвечает Сидоров.
— Из таких далеких краев?!. Сами… без провожатого?!
— Сам, — отвечает и поправляет замызганный галстучек.
— А как добирались из Красноярского края-то, Сидоров? — спрашиваю.
— Я, профессор, долгое время не мог скопить денег, — отвечает. — Инвалидная пенсия маленькая. Да и инфляция, — только скопишь, тут же цены поднялись. Пять лет к вам добираюсь.
— А как покупали билет, как садились на поезд-то?
— А у меня способ есть один, профессор.
— Какой?
— Выхожу на улицу и кричу: «Люди добрые!», «Люди добрые!». А люди — они добрые, подходят и провожают меня.
— И так из Красноярского края до… Уфы?! — изумился я.
— Да, — отвечает.
— Я вас, Сидоров, уже несколько дней вижу, сидящим в коридоре. Вы уже лежите у нас в клинике? Кто ваш лечащий врач?
— Я не лежу… пока. Мест нет. Очередь у вас на несколько лет вперед. Вот я и жду. — Вы, Сидоров, в гостинице живете?
— Нет.
— А где? На квартире?
— Нет.
— Так где же?