— А как же вы улицу переходите по пути к столовой? Ведь там такое движение! — Стою на обочине и кричу: «Люди добрые! Люди добрые! Переведите!». Иногда полчаса стою… не все подходят, кому охота на слепого время тратить… А когда кушать хочется… трудно полчаса ждать. А мне, профессор, раз в день сильно кушать хочется, очень… Все… вкусно. А знаете, профессор, меня однажды один добрый человек в гости пригласил… Ой, как там все вкусно было! Он большой человек — мастером на заводе работает. Сам подкладывал мне в тарелку.
— А-а.
— Он очень добрый человек, мастер этот.
— Так значит вы, Сидоров, все эти четыре-пять дней на полу первого этажа жили?
— Да, профессор.
— Давайте, я вас посмотрю.
Я посмотрел глаза Сидорова. Один его глаз был, как говорится, вырублен напрочь, поскольку в результате неудачной операции почти уже сморщился, представляя собой дурацкую белую горошину, вообще не похожую на глаз. Второй глаз был целым, но слепым. Я думал, думал над возможностью операции на этом «целом» глазу и все-таки решился взяться за него, чтобы попытаться вернуть хотя бы ощущение света… чтобы свет божий видеть. Я, конечно же, не был уверен, что это у меня получится, но… так хотелось помочь этому Сидорову, который все время по жизни говорит «Люди добрые!» и… ни на что другое надеяться не может… Ни на что, ни на что… только на людей добрых.
— Я возьмусь вас оперировать, Сидоров, — тихо сказал я.
— И я буду видеть?!!! — вскричал он.
— Я не Бог, Сидоров. Но я постараюсь, сильно постараюсь. Надеюсь, у меня получится то, что я хочу сделать. Я не уверен… что получится, но я буду стараться… В общем, если вы согласны, я буду оперировать вас в порядке попытки… А дальше уж… как Бог даст.
— А Бог мне даст, профессор! Обязательно даст! Я очень Бога люблю, профессор, и… людей добрых тоже! Почему же не дать?! Почему же?!
Я вызвал медсестру и врача и дал распоряжение, чтобы Сидорова госпитализировали в нашу клинику.
— Эрнст Рифгатович, мест-то нет! Даже коридор весь полон! Куда?!. - воскликнул врач.
— Да хоть к потолку подвесьте Сидорова, но госпитализируйте его! — приказал я.
— Постараемся, шеф, постараемся…
— Сидоров, идите вместе с ними.
— Спасибо, профессор.
После этого я долго не мог сосредоточиться. Повлиял на меня все же этот Сидоров. А потом научная мысль потекла, потекла… и я весь ушел в дебри научного поиска.
В двенадцать часов ночи мне по внутреннему телефону позвонил наш профессор Сагит Асхатович Муслимов и сказал:
— Я тут, шеф, в научный раж вошел… Не забудь, когда будешь уезжать, меня забрать, чтобы дежурная машина и меня до дома довезла.
— Ладно, — ответил я.
В два часа ночи я спустился на первый этаж больницы, где располагалась лаборатория профессора Муслимова, завернул по коридору направо и вдруг… увидел на полу спящего Сидорова. Я подошел к нему и грозно спросил:
— Сидоров, вы что ли?
Сидоров, видимо узнав мой голос, тут же вскочил и опять нелепо поправил свой замызганный галстучек.
— Профессор, это вы?! — откликнулся Сидоров.
— Почему вы опять на полу, Сидоров? — строго спросил я.
— Извините, профессор, ваш доктор очень старался найти мне место, но места не было, нигде не было. Он, ваш доктор, даже старался меня на одну кровать с каким-то слепым мужиком положить… на одну ночь. Но я тут… — Сидоров замолчал и опять поправил свой галстучек.
— Что «тут», Сидоров?
— Но я тут…
— Что «тут»?
— Я тут осмелился сказать доктору, что я бы лучше… я бы лучше…
— Что «лучше»?
— Я бы лучше с женщиной на одну кровать лег, мужик я ведь все-таки…
— Да уж.
— А потом доктор сказал мне, чтобы я подождал. А я не стал ждать, и… я ушел… сюда, где уже ночевал.