система лишена самости, любая система непостоянна? Если так, не становится ли освобождение
искусством быть равнодушным? Стереотипы культуры — это всегда пародия на участие.
Понимание Востока и Запада будет более глубоким, а сравнение более рельефным, если
обратиться к выдающимся произведениям искусства. Вглядевшись в лица Христа и Мадонны
знаменитой «Пьеты» Микеланджело в соборе св. Петра в Риме и удивительной статуи Будды
Грядущего, Майтрейи, в монастыре Хорюдзи близ Нары, обнаруживаем ли мы тревогу или
страдание? Напротив, мы видим поразительное сочетание нежности, мудрой грусти, спокойного
— но и чрезвычайно уверенного — смирения, все с легким намеком на улыбку. Каждое из лиц
молодо и лишено морщин, но все же это глубоко старческие лица, лица бессмертных архетипов,
которые все видели, все поняли, все вытерпели, не впадая в крайности: горечь или
сентиментальность. Лица не лишены заинтересованности или сострадания, но в них нет ни тени
вины или страха.
Но может ли обычный человек достичь подобного состояния? Иногда именно такое
выражение придает человеческим лицам смерть, поэтому столь удивительно благородство масок
смерти. Нам не дано это понять, и никакая статистическая или научная информация здесь не
поможет. Рискую предположить, что в момент смерти многие испытывают странное ощущение не
только принятия, но и желанности всего, что с ними может произойти. Это не обычное наше
желание чем-то завладеть, а неожиданно обнаруженное совпадение желаемого с неизбежным.
Нас должно вести понимание неотделимости бытия от небытия. В этом и состоит весь смысл
полярности: жизнь предполагает смерть, субъект подразумевает объект, человек заключает в себе
мир, а Да означает Нет. Пути освобождения указывают на то, что, возможно, многое,
открывающееся в
109
смерти, может быть открыто при жизни. Так же, как освобождение предполагает узнавание себя в
другом, оно включает в себя и осознание жизни в смерти — поэтому многие ритуалы посвящения
проводят неофита через символическую смерть. Во время такого ритуала человек переживает
подлинность смерти так полно, что фактически он переживает саму смерть, — а значит,
оказывается по ту сторону тревоги. Как сказано у учителя дзэн Буньяна:
Живя, будь мертвым, совершенно мертвым;
Тогда все, что бы ты не делал, будет истинным.*
Здесь Фрейд и Юнг кажутся в какой-то мере мудрее экзистенциалистов: они видят, что
смерть — это цель жизни. Небытие завершает бытие; оно не отрицает бытия точно так же, как
пространство не отрицает материи. Одно является условием реальности другого. Вот почему
абсолютно прав Норман Браун, утверждая, что именно смерть придает организму его уникальную
индивидуальность:
Онтологическая уникальность, которую провозглашает человеческая личность, этот бесценный
дар — не обладание бессмертной душой, но обладание смертным телом... На простейшем
органическом уровне каждое животное или растение обладает уникальностью и индивидуальностью,
потому что оно проживает свою собственную жизнь, и никакую другую — иными словами, потому
что оно умирает... Если смерть дает жизнь человеческой личности и если в человеческом организме