Это был человеколес. Да! Человеколес! В нем росли не деревья, а люди – женщины, мужчины, дети, старики… Ноги, начиная со ступней, по щиколотку, иногда по колени, находились в земле, а пальцы-корни уходили на многие метры в почву, покрытую мягкими коврами мха. Крепкие, красивые ноги переходили в мощный торс, образуя совместно телоствол. Руки и голова формировали крону и ветви. Волосы, развиваясь, цеплялись за хрупкие пальцеветки, создавая иллюзию и реальность неповторимой и чудесной листвы.
Землю целовала осень, и было странно видеть, как в ответ на каждое прикосновение ее холодных губ начинают опадать волосы – белые, рыжие, седые… детские. Затем они подхватывались добрым ветром и кружились в странном танце.
В глазах, человекодревных глазах, не было боли или отчаяния, зрачки заманивали блеском, таинственностью. Маленькие искорки. Очередной период. Закон Вселенной. Вибрации тонких миров.
Где-то в небе умерла человекозвезда. Сумерки голодной пастью пожирали мир, оживляя тени и редкие вспышки, блики блуждающих огоньков. Лес был магическим, живым. Лес был обычным…
Где-то заполночь проплыл едва уловимый запах солярки. От тела к телу передалась дрожь и волнение. Что-то угрожающее было в этом запахе. Механические шумы и скрежет металла, как дополнение, пронзали природное осознание, словно вбиваемый в стену гвоздь. Все началось незадолго до восхода.
Бригада доскорабочих, одетых в робу (всю измазанную засохшими, почерневшими пятнами крови). Оранжевые каски, с бензопилами и топорами, подошли к человеколесу. Бревнобригадир что-то выкрикивал. Опилки-слюни вылетали из его грубого рта. Подъезжали трактора. Едкий дым отходов, словно пулеметная очередь, вылетал из труб машин, пронзая бронеубойными пулями столь прекрасное утреннее небо. Сейчас солнце не было похоже на сладкий румянец – это был восход кровавого пятна смерти. Лес плакал. Лес дрожал. Доскорабочие точили топоры. Кто-то уже дергал стартеры бензопил.
6.47. Первый крик боли всполошил стаю птиц, и они бессмысленным силуэтом, заметались в воздухе.
Запахло кровью… Стальные зубы бензопил вгрызались со злобой и ненавистью в плоть человекодеревьев. Брызги кровосока, мельчайшие части тела снегом, мертвым снегом, ложились на увлажненный росой мох. Было противно. Страшно. Мерзко. Доскорабочие хохотали. Стараясь перекричать рев пил, рассказывали анекдоты. Отшлифованные деревянные улыбки. Зубы пилы наткнулись на кость, но это их не остановило – они сокрушили и эту сердцевину. Человекодерево рухнуло с хрустом сломанных костей. В лужу черной крови. Своей. Подбежали помощники и голодными топорами стали обрубать веткоруки, пальцеветки. Складывая части тела в кучу. Кто-то отрубил ему голову.
Когда остался безжизненный телоствол, доскорабочие распили его на несколько частей. Никого не смущали внутренности, на которых то и дело поскальзывались. Протяжный визг бревнобригадира в рупор остановил этот спектакль, эту процессию, это глупое жертвоприношение. Пахло трупами. Запах усилился с первыми языками огня – палили костры из частей тел. Готовили обед. Металлическая тишина. И эта тишина сводила с ума, она не давала надежды, она была ультрозвуковой иглой геноцида.
Убийства продолжались до 16.00. Части телостволов были уложены на погрузчики. Зубы пил протирались маслом, чистились топоры от кусков мяса. Доскорабочий день закончился. Моторы взревели, и палачи ушли за горизонт. Воронье слеталось. Их манила свежая мертвечина. Пир. Это не был больше человеколес. Это было человекокладбище. Нет – скотобойня…