Двери иконного терема висят на тяжелых кованых петлях. Лапка петель длинная, идет она во всю ширину двери, прорезная узором. Заскрипели петли — отворилась дверь, пропустила в терем старых изографов, с ними боярина и дьяка. Пришли те именитые люди с испытаниями; сего рада дела изографы разоделись в дорогую, жалованную одежду: однорядки с серебряными пуговицами, ферязи камчатные с золототкаными завязками, кафтаны куфтерные, охабни зуфные, штаны суконные с разводами, сапоги сафьяновые — так знатно разоделись изографы, так расчесали бороды и намазали волосы, что и не отличишь от боярина.
На испытании вологжанин, крестьянский сын Сергушко Рожков, написал вновь иконного своего художества воображение, на одной доске образ Всемилостивого Спаса, Пречистые Богородицы и Иоанна Предтечи. И по свидетельству московских изографов Симона Ушакова со товарищи, Сергушко оказался мастер, мастер добрый. Иконники окружают нового товарища, спрашивают, кто у него поручники, потому за новопринятого должны поручиться иконники бывалые, должны поручиться в том, что если Сергушко у государевых иконописных дел быть не учнет или сбежит, или забражничает и на поручниках пеня Государя Царя; расспрашивают, откуда Сергушко родом; каково теперешнее художество в Вологде, как живут мастеры вологодские и слушают Сергушкины сказки.
Сергушко сказывает, что Матвей Гурьев, иконник, обманом ушел из Знаменского монастыря с Вологды и живет на Тотьме, Агей Автомаков да Дмитрий Клоков устарели, Сергей Анисимов стемнел
[57], а которые иконники сверх того есть, и те у государева иконного и у стенного и не у каково письма не бывают, потому что стары и увечны и писать никакого письма не видят, и разошлись в мир для ради недороды хлебные кормиться Христовым именем, ибо люди они старые и увечные, и скудные, и должные. Слушают иконники невеселые вологодские сказки, глядят на старый кафтан Сергушкин; неуместен такой кафтан в светлом тереме, смешны заплаты при золототканых окрутах. Помялись, потупились и опять расспрашивают Сергушку, каким письмом пишут иконы по вологодским селам и заглушным местам, не пишут ли там иконы с небрежением, лишь бы променять темным поселянам невеждам? Хранят ли древние переводы?
[58]Об этом не дал государь грозную грамоту, когда дошла до него весть о неискусных живописцах Холуйских.
С окольничьим разговаривает только что вошедший в терем заморский мастер цесарской земли Данило Вухтерс; подошел он к боярину с низкими поклонами, хитро, выгибая тонко обутые ноги, ради пресветлой неизреченной милости Царя и многомилостивого и похвального жалованья решился он на трудную поездку в Московию; улаживается Вухтерс с боярином, сколько он будет получать жалованья; порешили: будет получать Вухтерс — денег 20 рублей, ржи 20 четвертей, пшеницы 10, круп грешневых четверть, гороху две чети, солоду 10 четей, мяса 10 полоть, вина 10 ведер. Поскулил Вухтерс набавить 5 белужек, да 5 осетров — набавили и напишут поручную — будет Вухтерс учить русских мастеров писать мастерством самым мудрым.
Отошел боярин от Вухтерса и теперь решает с дьяком и с жалованными мастерами; откуда способнее вызвать иконников на время росписи Успенского собора, ибо для этой работы не хватит теремных и городовых мастеров московских. Степенно приказывает боярин дьяку:
— Изготовь, Артамон, грамоту в Псков, чтобы сыскали по росписи иконописцев всех, что ни есть; и посадских людей, и боярских, и монастырских, и торговых, и всяких людей, у кого ни буди, только чтобы стенному церковному письму прорухи не было.