— Посылайте за ним, пусть не мешкает, бросает работу и бегом идет в Приказ, — уходит боярин, с ним дьяк и челобитчики.
Иконники притихли; знают, что над товарищем стряслось недоброе, но знают и то, что недоброе это заслужено, хотя не только Терентию, а и некоторым иным мастерам грозит та же гроза за дружество и милость к своим родным.
— Да, — решает Симон Ушаков, — а все знают, что Симон зря слова не скажет. — Все-то корысть, все-то щапство, а любви к делу не видно. Продает Терентий хитрость свою живописную, богоданную, только о себе думает: и поделом ему, коли наложат на него прещение и будет он сидеть без работы. Не завидуй; веди своего ученика честно, не криви душой, не укрывай таланта. Недаром не любили молодые Терентия.
Молчат иконники; многие понурили головы, глядят на работу, не поднимают глаз. Думается им: «Хорошо говорить Симону, не все такие, как он», а в душе они уже не любят Ушакова, зачем он знает в художестве, зачем все слушают его, зачем он говорит правдивое слово. Но, слава Богу, думают так не все, и больше половины искренно кивают головой Симону на добром слове его. Такими мастерами, как Симон, и держится живописное дело. Теперь не так скоро опять загудит говор, не так скоро усмехнется кто-нибудь. В полдень отобедают, отпаужинают
[59], а там и до конца работы недолге.
В углу старый иконник — борода крупными куделями упала на грудь, нос сухой с горбинкой, глаза глубоко запали в орбитах — протяжно ударяя на о, поучает молодого:
— …Дали ему святую воду и святые мощи, чтобы смешав святую воду и святые мощи с красками, написать святую и освященную икону. И он писал эту святую икону, и только по субботам да воскресеньям приобщался пищи, и с великим радением и бдением в тишине великой совершил ее…
«Что-то Оленка?» — мелькает о человеческом у молодого, а изограф уже угадывает его мысли, еще строже впиваетя в него своими стальными глазами и твердят внушительно:
— Спаси Бог нынешних мастеров. Многие от них пишут таковых же святых угодников, как он» сами: толстобрюхих, толсторожих и руки и ноги яко стульцы у каждого. И сами живут не истинно, не памятуя, да подобает живописцу быть смиренну, кротку, благоговейну, не празднословцу, не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, не грабежнику, не убийце, но и паче ж хранити чистоту душевную и телесную со всяким опасением. А не можешь тако пробыти до конца, то женись по закону и браком сочетайся и приходи к отцам духовным и во всем извещаися и по их наказанию подобает жити в посте и молитвах и воздержании со смиренномудрием, кроме всякого зазора и с превеликим тщанием пиши образ Господа; да мятутся люди страстями телесными, ты же, духовно ревнуя ко славе честного художества, подвизайся кистию и словом добрым. Не всякому дает Бог писати по образу и подобию и кому не дает — им в конец от такого дела престати, да не Божие имя такового письма похуляется. И аще учнут глаголати: «Мы тем живем и питаемся», и таковому изречению не внимати. Не всем человеком иконописцем быти: много бо и различно рукодействия подаровано от Бога их же человеком пропитатися и живым были и кроме иконного письма, — поучает мастер.