вопросы, на которые никогда не мог ответить сам.
- Что ты такое, аэроплан? Что есть такого в тебе и во всей твоей большой семье, из-за чего
столько людей соглашается отказаться от всего, чтобы прийти к тебе? Почему они растрачивают
добрую человеческую любовь и заботу на тебя, который состоит всего лишь из стольких-то фунтов
стали, алюминия, бензина и гидравлической жидкости?
Легкий ветерок пронесся мимо и присвистнул сам себе, пролетая сквозь шасси самолета. И
вдруг я услышал так же отчетливо, как звучит любой женский голос во тьме, ответ моей Т-Птицы.
Она спокойно разговаривала со мной, и было похоже на то, что она объясняет мне то, о чем мы
беседуем с ней время от времени с тех пор, как впервые встретились.
- А что ты такое, - спросила она, - кроме стольких-то фунтов мяса, крови, воздуха и воды?
Разве ты не больше, чем это?
- Конечно, - кивнул я в темноту и прислушался к одинокому удаляющемуся рокоту ее
сестры, который доносился с большой высоты. Этим звуком она, казалось, прокладывает себе мягкий
воздушный путь через тишину ночного неба.
- Так же как ты - это что-то большее, чем твое тело, точно так же и я - это что-то большее,
чем мое тело, - сказала она и снова умолкла. Ровный изгиб ее стабилизатора был четким силуэтом на
фоне торжественно мерцающего луча прожектора, который медленно вращался на сторожевой
башне.
Она была права. Характер и судьба человека не укладывается между обложками учебника по
анатомии. Точно так же характер и судьба самолета не могут быть найдены на страницах руководств
инженера-проектировщика летательной техники. Душа самолета, которую он никогда не увидит и не
почувствует, - это нечто такое, что может осознать пилот: стремление лететь.
Это небольшая деталь всего представления, которой не должно быть на чертежах, но которая,
тем не менее, присутствует. Это дух, скрывающийся в этой причудливой массе истерзанного
металла, оперенной тремя винтами и отрывающейся от земли на аэродроме большой англоязычно й
страны. Пилот самолета желает летать не на металле, а на самой его душе, и по этой причине он
вырисовывает имя на ее обтекателе. Именно этой душе аэроплана свойственно бессмертие, которое
ты можешь почувствовать, когда приближаешься к аэропорту.
Воздух над взлетной полосой, многократно рассеченный лопастями винтов и прожженный
ревущими, как Ниагарский водопад, реактивными струями бледного пламени, - это часть бессмертия
аэроплана. Неподвижные голубые огоньки, ночью указывающие направление рулежной дорожки на
подъезды к взлетной полосе, являются частью его, так же, как и вертолет на верхушке вышки и белая
краска, которой написаны на бетоне большие цифры. И даже обычная пустующая грунтовая взлетно-
посадочная полоса, которая встречает тебя после сотен миль равнин, стелющихся под фюзеляжем,
живет в спокойном ожидании приближающегося рева двигателя и черных колес, касающихся травы.
Мы можем нырнуть в небо на DC-8, а не на Ньюпорт Вистраттере, и можем сделать это с
двухмильной железобетонной полосы, а не с грязного пастбища, но небо, которое бороздит DC-8, -