Мы неправильно подходим к этой проблеме интеграции. Часть никогда не сможет стать целым. Через часть целое не может быть осознано, но мы не понимаем этого. То, что мы действительно понимаем, — это какое-то увеличение части, чтобы содержать в себе многие части, но соединение многих частей не приводит к интеграции, не имеет большого значения и гармония между различными частями. То, что имеет значение, это не гармония или интеграция, поскольку это можно привить заботой и вниманием, правильным образованием. Но что действительно имеет наивысшую важность так это позволить возникнуть неизвестному. Известное никогда не сможет получить неизвестное. Ум непрерывно стремится жить счастливо в луже созданной им же самим интеграции, но это не вызовет творческий потенциал неизвестного. По существу, самосовершенствование — это всего лишь посредственность. Самосовершенствование через достоинство, через отождествление со способностями, через любую форму активной или пассивной безопасности, является процессом замыкания в себе, каким бы он ни был широким. Амбиция порождает посредственность, так как амбиции — это полное удовлетворение «я» через действие, через группу, через идею. «Я» — это центр всего, что известно, это прошлое, двигающееся через настоящее к будущему, и всякая деятельность в сфере известного приводит к мелочности ума. Ум никогда не может быть великим, поскольку то, что является великим, неизмеримо. Известное можно сравнить, и все действия известного могут только приносить печаль.

Долина расстелилась далеко внизу и была полна той деятельности, как и большинство долин. Солнце только садилось за отдаленными горами, и тени были темными и длинными. Это был тихий вечер, с ветерком, дующим с моря. Апельсиновые деревья, ряд за рядом, казались почти черными, и на длинной прямой дороге, которая пробегала по долине, появлялись случайные вспышки, когда движущиеся автомобили ловили на себе свет садящегося солнца. Это был вечер, полный очарования и умиротворения.

Ум, казалось, охватывал обширное пространство и бесконечное расстояние, или даже, скорее, казалось, что ум расширялся, не имея окончания, а позади и за пределами ума было кое-что, что содержало в нем все вещи. Ум неопределенно боролся, чтобы узнать и припомнить то, что не принадлежало ему самому, так что он прекратил свою обычную деятельность. Он не мог уловить то, что не было свойственно его собственной природе, но в настоящий момент все вещи, включая ум, были окутаны той необъятностью. Вечер темнел, и отдаленный лай собак никоим образом не нарушал то, что вне всякого сознания. Об этом нельзя думать и поэтому переживать умом.

Но тогда что же это, что почувствовало и осознает кое-что совершенно отличное от проекций ума? Кто же это, кто переживает это? Очевидно это не ум каждодневных воспоминаний, ответов и побуждений. Есть ли другой ум или же есть часть ума, которая бездействует, чтобы быть пробужденной только тем, что выше и вне всякого ума? Если это так, то в пределах ума всегда есть то, что вне всякой мысли и времени. И все же этого не может быть, поскольку это всего лишь мысль размышления и поэтому еще одно из многих изобретений ума.

Раз эта необъятность не рождена процессом мышления, тогда что же это, что осознает ее? Ум ли как переживающий осознает ее или же та необъятность осознает себя, потому что вообще нет никакого переживающего? Не было никакого переживающего и когда это случалось при спуске с горы, все же осознание ума полностью отличалось по типу так же, как по степени, от того, что неизмеримо. Ум не функционировал, он был внимателен и пассивен, и хотя осознавал о ветре, играющем среди листьев, в его пределах не было никакого движения. Не было наблюдателя, который измерял наблюдаемое. Было только это, и это осознало себя без измерения. Для него не было никакого начала и никакого слова.

Ум осознает, что не может уловить с помощью опыта и слова то, что вечно неизменно, бесконечное и неизмеримое.