Виной тому особенности древней историографии. Внимание летописцев привлекали преимущественно грандиозные, из ряда вон выходящие события. Обыденное их не интересовало. Поэтому те местности, где не возникали агрессивные державы, где не организовывались походы и где не сооружались огромные дворцы или храмы, выпадали из их поля зрения. То, что кочевники ежегодно повторяли свои маршруты от колодца к колодцу и отгоняли волков от стад и табунов, историки древнего мира считали настолько очевидным, что не находили нужным это фиксировать. Только Гардизи [23, стр. 120] и Константин Багрянородный [159, стр. 17] оставили описание быта гузов и печенегов, в точности отвечающее нашей реконструкции [18, стр. 352, 416 – 418]. Поэтому не будет ошибкой экстраполировать данные историков X в. в древность, тем более что ландшафт приаральских степей за историческое время менялся только за счет соотношения пустынь и полупустынь. Соответственно этому в засушливые эпохи уменьшалась численность населения, характер же хозяйственной деятельности оставался неизменным.
В этом регионе основой общественной жизни был материнский род – огуз [157; 86, стр. 61 – 63], управлявшийся старейшинами. Группа родов управлялась советом старейшин, причем председательство переходило от одного родового старейшины к другому по очереди. Только в далеких походах власть принадлежала военному вождю, при избрании которого учитывались не только старшинство, но и способности. Все особенности общественного устройства этого района, как мы видим, были обусловлены повседневной хозяйственной деятельностью, единственно возможной в этих природных условиях.
Из этих степей ведут свое начало многие народы-завоеватели. Основание парфянской династии Аршакидов приписывается сакам; сельджуки, захватившие в XI в. всю Переднюю Азию, были туркменами – выходцами из Приаралья; в XVI в. Шейбани-хан привел сюда же кочевых узбеков и захватил Самарканд и Бухару. Это как будто бы противоречит нашей точке зрения.
Однако на самом деле противоречия нет. Саки и сельджуки некоторое время (около полустолетия) жили на склонах Копет-Дага и в северном Хорасане, где они привыкали к совершенно иным природным условиям, после чего превращались в завоевателей. Узбеки, прежде чем одержать окончательную победу над последним Тимуридом (Бабуром), всю вторую половину XV в. локализовались между Отраром и Ташкентом и опирались на некоторые слои оседлого населения оазисов, недовольные Тимуридами. Приведенные возражения только подтверждают хорономический принцип Л.С. Берга – способность вида к адаптации и конвергентность формообразования этнических сообществ.
Хуже всего освещена в литературе история угро-самодийских племен, живших в лесостепной полосе Восточной Европы и Западной Сибири
[252]и занимавшихся наряду со скотоводством лесной охотой. Это были храбрые, воинственные люди, имевшие свои весьма устойчивые этнографические особенности, сохранившиеся в виде отдельных обычаев до нашего времени
[162]. К сожалению, сведения о них очень скудны. Ясно только одно: угры и самодийцы в III – IX вв. были грозной силой [18, стр. 339]. Они проникли даже в Арктику, частью подчинив, частью истребив местные племена [241, стр. 186]. Каждый из так называемых угро-финских народов имеет финскую и угорскую ветви: эсты и ливы, горные и луговые марийцы, мордва эрзя и мордва мокша. Наиболее северная ветвь угров проникла в Скандинавию до широты Стокгольма, и предки шведов и норвежцев с трудом оттеснили пришельцев на крайний север полуострова. Венгры, жившие в Приуралье, были организованы в боевые единицы под командованием талантливых полководцев [18, стр. 343, 348]. Все это косвенно указывает на то, что угры отнюдь не были примитивным народом, хотя описать их общественный строй невозможно без привлечения этнографических параллелей, чего мы предпочитаем не делать, так как этот скользкий путь часто ведет к фантастическим заключениям.