своего учителя по Христианской Науке, родителей, мужа, дочь, близкую подругу, сестру,
терапевта, Рам Даса, Муктананду, Иисуса... Они все смотрели на меня с блаженными
улыбками и говорили: "Все в порядке, мы просто шутили, играли роли. Все в порядке".
Когда я пришла в себя, я держала правой рукой руку Пола, а левой - Тару. Джеймс мягко
гладил меня по лицу. Я рассказала им, что это была за шутка, и поблагодарила за то, что
они помогли мне снова найти Бога. Я сказала, что никогда еще не чувствовала себя так
связанной с людьми, после такого чувства одиночества в моей жизни.
Третий сеанс дыхания
В начале третьего сеанса я все еще волновалась, ожидая начала процесса, хотя
проделала это уже дважды. Я ощутила, что чувствую себя как космонавт перед стартом,
который не вполне уверен, как сработают двигатели и куда он в конце концов попадет. В
течение нескольких минут я уже была "там". Пришел очень ясный образ. Это было лицо
моей дочери через несколько минут после ее рождения. Она смотрела на меня из
колыбели в которую ее положили, рядом со мной, пока я лежала на кресле для родов.
Меня переполняла любовь к ней. Все сдерживающиеся эмоции вырвались из меня, и я
стала сильно плакать. Я поняла в первый раз в жизни, как сильно я люблю своего ребенка.
Затем образ изменился. Я увидела ее скелет, лежащий в колыбельке, и потом сразу же
снова ее тело, но на этот раз на меня глядело лицо моей матери. Я зарыдала сильнее. Вся
любовь к матери, которую я никогда не позволяла себе почувствовать, вырвалась из меня.
Я обхватила себя руками, согнулась в позе эмбриона и застонала. Глубокая скорбь
переполняла меня. Я плакала о всей любви к ней, которую не смогла пережить. Ее лицо
постепенно исчезло, и я увидела лицо ее матери. Я плакала о моей бабущке, о печали ее
жизни. Затем я увидела нас в подземной пещере. Скелет моей бабушки находился в самом
низу, создавая опору для скелета матери, на котором, в свою очередь, лежал мой скелет, и
я держала скелет дочери. Я застонала сильнее.
Еще около часа я продолжала стонать и качать в своих руках всех значимых в моей
жизни женщин, оплакивая потери, упущенные возможности любви, все расставания,
недоразумения, разлуки. Наконец я взяла в свои руки мужа (в возрасте около трех лет) и
оплакала его - оплакала потерю его матери, потери его детства, недостаток нежности в его
жизни. Затем сцена переменилась, и я смотрела, как детей отрывают от их матерей в
концентрационном лагере. Я рыдала и оплакивала их, и держала их в своих руках. Затем я
держала тощее, раздувшееся тельце голодающего эфиопского ребенка и оплакивала горе
матери. Последовав за этим образом, я оказалась на Юге, держа в руках чернокожую мать,
сын которой был убит полицией и лежал умирающий в сточной канаве, а полиция не
давала ей похоронить его. Я ревела так, будто оплакивала весь мир.
Успокоившись немного, я обнаружила себя утешающей всех мучимых - мужчину из
Атланты, которого обвинили в сексуальном убийстве одиннадцати мальчиков, других
насильников и убийц, всех, кто на моей памяти делал зло мне или другим. Я тихо
напевала детский гимн: "Пастырь, покажи мне дорогу". Другие люди в группе кричали и