и сексуальным напряжением. Теперь Эрвин иногда видел сцены, содержащие обнаженные
мужские и женские тела в половом сношении. Эти эпизоды наконец раскрылись в сложное
повторное проживание классической фрейдовской первичной сцены—наблюдения
сексуальных действий родителей, которым он дал садистскую интерпретацию. Он чувствовал,
что это событие имело место примерно в то же время, что и цирковой случай. Эти два
воспоминания, похоже, имели глубокое сходство; оба включали мужскую и женскую фигуру и
его в качестве наблюдателя. Удав из цирковой сцены и пенис из первичной сцены казались
символическими эквивалентами. На этом уровне змея была явно фаллическим символом в
полном согласии с фрейдовской традицией.
Когда Эрвин подошел к перинатальному уровню, многие из прежде описанных явлений
оказались значительно связанными с агонией рождения. В этом контексте змея стала
символом разрушительной женской стихии, ломающей и душащей ребенка во время
рождения. Эрвин вспомнил книги и фильмы, показывающие удавов душащими и
проглатывающими жертву. Сходство между этими актами и рождением или беременностью,
казалось, являлось ассоциативным мостом между фаллическим значением символа змеи и его
отношением к процессу смерти и возрождения. Обсессивные симптомы всѐ ещѐ были тесно
связаны с движениями змеиного тела, но теперь они символически отражали конфликтующие
силы продвижения через родовой канал. Чувства нечистоты расширились от генитальной и
анальной области на всѐ тело и могли быть идентифицированы, как состояние
новорожденного во время и непосредственно после родов. Проблемы потери контроля над
кишечником и мочевым пузырем теперь были связаны с рефлексом мочеиспускания и
дефекации, происходящим в качестве реакции на агонию рождения.
Змеиные видения оставались даже в последующих сеансах, имевших трансперсональные
элементы. Здесь змея воспринималась в разных архетипических и мифологических
контекстах. Эрвин описывал многочисленные видения верховных жриц, поклоняющихся
священным питонам, змей, воплощающих первобытные силы природы, гигантских
Уроборосов, проглатывающих свои хвосты, змей, украшенных перьями, и других
таинственных змеиных божеств.
ЛСД переживания на всех описанных уровнях, казалось, имели смысл по отношению к
симптомам Эрвина. К сожалению, ни одна из этих с виду важных связей не оказалась
терапевтически полезной. Хотя Эрвин часто чувствовал, что приближается к решению своих
проблем, длительная серия психоделических сеансов так и не дала желаемых результатов.
ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ
И
ПСИХОСОМАТИЧЕСКИЕ
ИЗМЕНЕНИЯ
В
ИНТЕРВАЛАХ МЕЖДУ СЕАНСАМИ
Изменения, происходящие в содержании ЛСД сеансов в течение психоделической
терапии, отражаются в параллельных изменениях клинического состояния субъекта после
лекарственных переживаний. Особая динамика послесеансовых интервалов и терапевтический
подход к осложнениям обсуждались в предыдущем разделе. Здесь мы опишем определенные
общие модели изменений, связанных с серийными ЛСД сеансами. Мы сосредоточимся на
протекании терапии в психолитическом исследовании в Праге, когда мы ещѐ не ввели