«Я, не колеблясь, говорю», — в свою очередь замечает Бартоломео Сент-Илер, «что за единственным исключением Христа, нет среди основателей религий фигуры ни более чистой, ни более трогательной, чем фигура Будды. Его жизнь безупречна. Его постоянный героизм равен его убежденности… Он сам совершенный образец всех тех добродетелей, которые он проповедует; его самоотречение, его милосердие, его неизменное благодушие не изменяют ему ни на мгновение. В двадцатидевятилетнем возрасте он покинул царский двор своего отца, чтобы стать монахом и нищим… и когда он умирает на руках своих учеников, он умирает с безмятежностью мудреца, который применял добродетель во всей своей жизни и кто умирает убежденным, что он нашел истину» [407].
Этот заслуженный панегирик не сильнее того, который Лабуле сам произнес, и который вызвал гнев де Мюссе.
«Более чем трудно», — добавляет первый, — «понять, как люди, которым не помогало божественное откровение, могли вознестись на такую высоту и так близко приблизиться к истине».
[431]Да, любопытно, отчего тут так много возвышенных душ, которым «не помогает откровение»!
А почему кто-либо должен удивляться тому, что Будда умер с философской безмятежностью? Как правило, говорят каббалисты:
«Смерти нет, и человек никогда не выступает за пределы вселенской жизни. Те, кого мы считаем мертвыми, все еще живут в нас, как мы живем в них… Чем больше человек живет для своего ближнего, тем меньше он должен бояться смерти» [157].
А мы могли бы добавить к этому, что тот, ктоживетдля человечества, тот делает даже больше, чем тот, кто умирает за него.
Несказуемое имя,в поисках которого так много каббалистов — незнакомых ни с одним из восточных или даже европейских адептов — напрасно тратят свои знания и жизни, обитает латентным в сердце каждого человека. Это волшебное имя, которое, согласно самым древним оракулам «устремляется в бесконечные миры αχοιμητω σροφαλιγγι», может быть обретено двояко: путем регулярных посвящений и — через «слабый голос», который Илия услышал в пещере Хореба, горы Бога. И «когда Илия услышал его, он закуталлицо в плащи встал у входа в пещеру. И вот раздалсяэтотголос».
Когда Аполлоний Тианский желал услышать «слабый голос», он обычно закутывался весь целиком в плащ из тонкой шерсти, на который он ставил обе свои ступни, после совершения неких магнетических пассов, и произносил не «имя», а призыв, хорошо известный каждому адепту. Затем он натягивал плащ поверх головы и лица, и его полупрозрачный или астральный дух был свободен. В обычной жизни он носил шерстяную одежду не больше, чем жрецы храмов. Обладание сокровенной комбинацией «имени» давало иерофанту верховную власть над каждым существом, человеческим или другим, стоящим ниже его самого по силе души. Поэтому, когда Макс Мюллер говорит нам о «Сокровенном величии»Quichи, «которое никогда не должно быть раскрыто человеческими руками», — то каббалисты прекрасно понимают, что подразумевалось под этим выражением и совсем не удивляются, когда даже этот наиболее эрудированный филолог восклицает: «Что это было, мы не знаем!»