Крики, вопли. Стоны и слезы людей. Обезумевшая толпа не понимала, кому верить. Синедрион обвинил прокуратора в том, что он приговорил к смерти наследника иудейского трона, потомка Авраама и Давида — Иосию. Прокуратор обвинил синедрион в том, что он признал Иосию лжепророком и сам потребовал от Пилата, чтобы тот казнил Иосию. Но, по его словам, он не нашел в узнике вины. И тогда Иосия, слыша все это, встал и сказал: «Говорите вы, что желаете мне жизни, а в сердцах ваших желаете вы мне смерти. Так и быть тому, ибо что творите вы, того не знаете, но чего хотите вы, то исполнится». А теперь он идет на Голгофу, сам неся на себе свой крест, потому что никто не пожелал быть причастным к его смерти.
Расталкивая людей, продираясь сквозь толпу, Данила рвался вперед, вверх по улице. — Иосия! Иосия! — повторял он, пытаясь разглядеть вдали его силуэт.
Но на дороге, ведущей к возвышению, прозванному Голгофой, творилось что-то невообразимое, не поддающееся никакому описанию.
Сотни, тысячи людей, настоящее людское море, запертое справа и слева приземистыми зданиями улицы, — кипело, как огненная лава, извергающаяся из жерла вулкана.
Выйти на соседние улицы было невозможно по той же самой причине: там происходило то же самое — настоящее дикое столпотворение с истошными криками, истерикой, слезами. Все хотели приблизиться и посмотреть на Иосию. Казалось, весь Иерусалим жаждал в эту минуту оказаться на Голгофе. Да что Иерусалим… Вся Иудея!
Давка, паника, ужас. Преодолеть толпу было почти невозможно. Многие падали, а упав, уже не могли подняться. Люди напирали, кто-то был раздавлен толпой насмерть. Погибли чьи-то дети. И надрывные женские голоса, из отчаянного крика переходящие в скорбные бесчувственные причитания, извещали об этом небеса.
Каждый житель Иерусалим и каждый из тех, кто пришел в город в ожидании иудейского восстания против римлян, хотел стать свидетелем казни Иосии. Ведь еще никогда Иерусалим не видел ничего подобного! Преступников казнили часто. Но еще никогда человек не шел на лобное место по собственному желанию. И какой человек! Царь!
Данила приближался к Иосии — все ближе и ближе, — но силы были уже на исходе. Казалось, что он переплывает океан. Еще чуть-чуть, и упадет замертво, утонет в этом людском море. Слабость, невыносимая слабость… Продираться сквозь безумную, алчущую и испуганную толпу было сложнее, чем взбираться по отвесной скале.
— Что же это, Господи?! — шептал Данила, отталкивая и распихивая людей. — Что это?! Как такое может быть?! Почему?! Это надо остановить… Нужно что-то сделать… Зачем он пошел на Голгофу?! Зачем?!
И в эту секунду какой-то неведомой силой, словно рукой великана, Данилу и тех, кто стоял с ним рядом, откинуло к стене дома на левой стороне улицы. Это прорвались несколько десятков людей откуда-то справа.
Молодая женщина, оказавшаяся рядом с Данилой, ударилась головой о каменную стену и потеряла сознание. Данила попытался подхватить ее, но безуспешно, человеческое море поглотило несчастную, словно ее и не было никогда. Смерть.
— Люди, что же вы делаете?! — шептал Данила. — Разве об этом говорил вам Иосия?! Он идет на смерть, чтобы открыть вам глаза! Но почему вы не откроете их сами?! Почему для этого вам нужно, чтобы кто-то умер?! Тот, кто учит вас радости?!
Но никто не слышал этих его слов. И никто в целом мире не смог бы найти ответа на его вопросы. Никто. Даже небеса. Они молчали. Полная тишина на фоне неистовых криков и безумствующего ора из тысяч человеческих голосов.