Можно вспомнить и Руми, выдающегося мистика и поэта, который говорил своим слушателям, что, как и подобает хорошему хозяину, он потчевал их стихами, поскольку они требовали их, -- подавая то, что они спрашивали. "Но, продолжал он, стихи -- это ничто по сравнению с определенной высокой степенью развития индивидуума." Такого рода замечание не утеряло своей остроты и по прошествии почти семисот лет. Не так давно это место вызва-ло у одного обозревателя влиятельной британской газеты такое негодование, что он заявил: "Руми может считать, что поэзия -- это ничто. Я же считаю, что его поэзия -- ничто в этом переводе".
Но суфийские идеи, излагаемые подобным образом, никогда не предназначались для того, чтобы бросить человеку вызов, но были призваны лишь указать ему более высокую цель, поддержать его представление, что в сознании могут быть заключены такие силы, которые создают, например, суфийских гигантов. Любители спорить неизбежно обрушиваются на эту идею. Именно преобладание подобной реакции и дает суфиям основание утверждать, что люди в действительности не хотят того знания, которым суфизм способен наделить их: в сущности, они ищут лишь удовлетворения своих собственных желаний в рамках своей собственной системы мышления. Но суфии настаивают на том, что, говоря словами Руми: "короткое время в присутствии Друзей (суфиев) лучше, нежели сто лет ревностного поклонения".
Суфизм также утверждает, что человеку по силам стать объективным, и что объективность позволяет индивидууму постигать "более высокие" факты. Поэтому человеку предлагается попытаться дать толчок своей эволюции вверх, по направлению к тому, что в суфизме иногда называется "истинным умом".
Суфии заявляют, что это знание нельзя найти в книгах, и большая часть его передается лично в процессе взаимодействия учителя и изучающего. "Слишком большое внимание, уделяемое писанным текстам -- настаивают они, -может оказаться даже вредным." Это представляет собой еще одну проблему, ибо явно противостоит пониманию ученого, равно как и члена огромного современного образованного общества, который полагает, пусть даже временами только подсознательно, что все знание несомненно записано в книгах.
Все же суфии долго и напряженно трудились над тем, чтобы приспособить писанное слово для передачи определенных частей того, чему они учат. Это привело к использованию переделанных и зашифрованных материалов -- созданных не с целью специально или навсегда сокрыть истинное значение, но предназначенных показать, после расшифровки, что то, что внешне представлялось завершенной поэмой, мифом, трактатом и так далее, допускает также и другое толкование: явление такого же порядка, как в калейдоскопе. И когда суфии для подобных целей рисуют схемы, подражатели стремятся просто-напросто скопировать их и пользуются ими затем в соответствии со своим собственным уровнем понимания.
Другой суфийский прием порождает еще одну проблему. Многие суфийские отрывки, даже целые книги или последова-тельность утверждений предназначены, чтобы стимулировать мышление, иногда даже путем вызывания здравой критики. Такие тексты, однако, слишком часто воспринимаются читателями, склонными все понимать буквально, как достоверное изложение убеждений, исповедуемых автором.
На Западе в целом имеется необъятное море переводов. В подавляющем большинстве это буквальный пересказ только одной грани многогранных текстов. В принципе западным изучающим известно, что такие грани существуют, но пока что они никак не прилагали это знание в своей работе. Справедли-вости ради следует сказать, что некоторые из них признали, что такое им не по силам.