И тут я почувствовала, что всё во мне как-то стало на свои места. Прошла тошнота, головокружение. Организм вновь пришёл в норму. Исчез даже страх. В сознании возникла необыкновенная ясность. И я ощутила себя настолько хорошо, настолько воодушевлённо, словно это были самые лучшие мгновения в моей жизни, хотя реальная картина скорее говорила о другом. Даже эта огромная волна, вместо ужаса и паники, стала вызывать во мне чувство подлинного восхищения такой неподражаемой картиной могущества природы.
Внезапно ветер начал быстро утихать. Волны становились всё меньше и меньше, словно какой-то гигантский утюг прошёлся по чёрной простыне моря на лунной дорожке, разглаживая складки. Большая волна, буквально не докатившись до берега несколько сот метров, начала стремительно уменьшаться в размерах. И лишь эхом лёгкого всплеска дошли её воды до края берега. Вода медленно покидала отвоёванную сушу, возвращаясь к своим обычным границам. Ветер утих и на море вновь возобновился, ставший уже непривычный слуху, полный штиль.
Я перевела взгляд на Сэнсэя. И меня осенило. Я поняла, что же послужило истинной причиной этого внезапного шторма. Это была отнюдь не природная аномалия, как полагал мой разум, пребывая в панике. Это, несомненно, свершила мысль человеческая! И хоть мой разум где-то на втором плане продолжал сопротивляться такой догадке, но что-то глубинное внутреннее, знавшее о мире гораздо больше, чем может выразить мой материальный мозг, именно оно давало возможность понять истинную причину происходящего. Я была просто поражена, насколько же могущественна в действительности воля Человека, обладающего знаниями, перед которым становятся покорными даже силы стихий! Насколько огромные возможности и способности заложил Бог в каждом из нас. Но разве мы можем во всей своей полноте оценить Его дар, избрав для себя жизнь червя в темноте собственного эгоцетризма? Разве мы способны понять Его истинную Любовь к нам, если кроме себя мы больше никого вокруг не замечаем? Одна показуха, один обман и в этом жизнь проходит. Червь, он и есть червь. Был, и нет его, даже стихии не нужны, жизнь и так под своим каблуком раздавит.
Природа успокоилась. Однако никто из нас не шевельнулся с места, видимо, сильно потрясённые пережитым явлением. Луна освещала своим жутким, холодным светом тот творящейся на побережье хаос, что оставила после себя стихия. И в этой, казавшейся нам совершенно нереальной, тишине неожиданно раздался голос Сэнсэя.
− Неплохо бы костёрчик развести, согреться…
Такие простые житейские слова, словно выбили нас из состояния ступора. Все с удивлением обернулись на Сэнсэя. А он, сняв свою промокшую до нитки рубашку, стал выкручивать её, выжимая струйки морской воды.
− Я говорю неплохо бы костёрчик развести, да трошки просохнуть, − повторил Сэнсэй, заметив наши изумлённые лица.
Эта фраза, что называется, окончательно привела нас в чувства. Старшие ребята молча зашевелились, отыскали в уцелевших палатках фонарики и разбрелись по берегу в поисках сухих дров, поскольку всё, что мы запасли, либо сгорело, либо было мокрым. Оставшаяся компания столпилась около Сэнсэя, словно это являлось самым безопасным местом на всём побережье.
− Может не надо костёрчик, − осторожно высказал своё мнение Николай Андреевич. − Может безопаснее переехать в город? Явно на море где-то грозовой фронт, и это были первые порывы. Не исключено, что они повторятся.
На что Сэнсэй добродушно ответил:
− Расслабься, доктор. Сейчас чайку вскипятим, просохнем маленько. А там и видно будет.