***
Барнаул
«Ненавижу!» – что была его первая мысль после пробуждения. Он еще не успел осознать причину своей ненависти, но уже точно знал, что его тело и его воспаленный последними переживаниями разум клокочут от злобы и жажды отмщения. Каждая клеточка тела дрожала от нетерпения и предчувствия убийства. Каждая мысль была лишь об одном: ненависть, ярость, убийство.
Причиной его ненависти был человек. Не какой-то конкретный человек, а весь человеческий род, неприязнь к которому сконцентрировалась подобно лазерному лучу в одном человеке. Чох встал с кровати и затравленно осмотрелся по сторонам. Этот человек словно заслонял ему свет в конце тесного тоннеля, именуемого «жизнь». Разве это можно назвать жизнью? Обстановка комнаты, в которой Чох жил последние три месяца, больше напоминала ему барак в пригороде Горно-Алтайска, где он терпеливо существовал в течение трех лет, ожидая исполнения своих желаний, первым из которых было желание убить.
Выцветшие линялые обои отвратительного болотного цвета, обшарпанная штукатурка на потолке, запах затхлости и разрушения. Он всегда так жил, будто этот интерьер воссоздавался из его внутреннего пространства, где бы он ни появлялся. Но Чох обычно не обращал на это внимания. Он знал, что пространство внутри до краев наполнено разрушением, но вот вина за это захлестнувшее его чувство целиком лежалана нем,человеке, который отравил его жизнь.
Чох сжал кулаки и, метнувшись с кровати вниз, на грязный пол, вцепился ногтями в доски, сдирая с них опостылевшую грязно-оранжевую краску. Из его груди вырвался отчаянно-злобный рык, словно зашедшийся в агонии раненый зверь терзал в исступлении своего ненавистного противника. Он и был раненым зверем. Духом, запертым в проклятое тело.
Чох мучительно выгнулся и, перевернувшись на спину, замер, уставившись пустым взглядом в серый потолок, покрытый тонким слоем сажи. Его душа кровоточила. Боль, во много раз превосходящая физические страдания, распирала изнутри грудь, угрожая взломать грудную клетку и вывернуть наружу искореженные ребра. Было невыносимо держать внутри эту месть, ставшую уже неотъемлемой частью организма, пропитавшую каждую клеточку тела подобно едкому поту. Нужно было выплеснуть ее вовне, или, Чох это отчетливо ощущал, она взорвет его подобно воздушному шару, получившему избыточную порцию водорода.
«Я тебя убью! Убью… – он оскалил зубы в зловещей усмешке и погрозил потолку нервно сжатым кулаком, – я найду тебя и вырву тебе сердце!»
Он знал, ждать осталось уже совсем недолго. Азйа сказала, чтоэтослучится не позже чем через две-три недели. А что такое две-три недели по сравнению с вечностью, которую он потратил на взращивание ненависти в потаенных глубинах собственного существа?
Вспомнив об Азйе, Чох уронил на пол расслабленную руку и закрыл глаза. Что бы он делал без нее? Его маленькая дочка… Возможно, он хотел для нее иного будущего, но этот ублюдок не оставил для них иного выбора. Для всей их семьи. Он всех их превратил в убийц, и теперь у них был только один стимул существования, только один принцип, объединяющий их семью наподобие невидимого клея, – месть.
Азйа. Он даже имени ей дать не смог. Все, как всегда, сделала за него его мать, эта старая ведьма, вдохнувшая в них дух разрушения. Она всегда все решала за него и за его дочку. И имя это она придумала для нее сама. Могло показаться, что в нем слышится упоминание их древней родины, места их рождения – Азии, но Чох знал, что это не так. Для него в этом имени отчетливо слышалось иное название – Айза, злой дух. Эта ведьма уже тогда знала истинное предназначение для каждого своего выродка. Она проложила для них четко очерченный путь, свернуть с которого было невозможно. Они стали для нее мрачными ангелами смерти, духами-мстителями, ее грозным и неотвратимым оружием.
Стремительным движением Чох разорвал на себе рубашку и вонзил хищно изогнутые пальцы себе в грудь, так, как это он только что делал с полом под собой. Кровь хлынула по коже тонкими красными ручейками, заливая рубашку, но Чох не чувствовал боли. Наоборот,
он испытывал какое-то странное наслаждение, которое притупляло душевные муки. В глазах замелькали вспышки света и тьмы, накладываясь на опостылевший интерьер комнаты.
«Азйа! Где ты, доченька? Мне плохо без тебя!»
Чох уже знал, что он будет делать после того, как выполнит возложенную на него миссию отмщения. Сначала он убьет всех, кто был связан с этим последним тайшином, затем он прикончит его самого, а потом он вернется к своей матери и убьет и ее. Это будет последним шагом к его свободе, его и его дочери. А потом они с Азией уедут далеко-далеко, так далеко, что никто из людей даже поверить не сможет в само существование подобных мест. Уже скоро. Это произойдет очень скоро.
«Ты слышишь меня? – злобно прошептал Чох, проведя липкими руками по лицу, оставляя на нем кровавые следы, наподобие боевой раскраски индейца, вышедшего на тропу войны. – Скоро! Я уже иду. Молись своим убогим богам, я и их убью. Убью. Никто не сможет меня остановить…»
В тесном пространстве обшарпанных стен возник и забился рикошетом хриплый торжествующий смех, похожий на рык и на стон одновременно. Он бы непременно напугал соседей Чоха, но они уже привыкли к подобным звукам, списывая их на выходку нелюдимого придурка-алкаша, впавшего, по всей видимости, в очередной запой или в его крайнюю фазу – приступ белой горячки, наполненной бредовыми видениями и образами.
***
ЗАПИСИ В ДНЕВНИКЕ
Максим Ковров – 29 лет.
«19.04.00 г.
Прошлое… Как ускользающие обрывки яркого сна. Как клочья тумана, тающего поутру. Если бы не эти записи в дневнике, я уже не смог бы отличить иллюзию и явь, перемешавшиеся за моей спиной в зыбкий и текучий узор. Время обучения стерлось из моей памяти, став похожим на одну из тех сказок, которыми наше сознание украшает нашу личную историю. Было ли это на самом деле? Мой разум говорит, что нет, мое тело уверяет меня в обратном. В любом случае я опять погружаюсь в то отвратительное состояние, когда тело и разум вступают в опустошительный конфликт, разрушающий меня день за днем. Из всего, что осталось у меня от прошлого, – это мои записи и мои воспоминания. Тайшины ушли, и я цепляюсь за воспоминания о них с отчаянием человека, обреченного на одиночество.
Когда я жил в Барнауле, я почти ежедневно ездил на обгоревшие остатки Темной Усадьбы. Но именно это зрелище скорее всего и надломило меня. Я наконец с предельной очевидностью понял, что остался один. Один во враждебном для меня мире. Я вспомнил слова Айрука: «Как левая рука может напасть на правую? Как дерево может испытывать вражду по отношению к своей ветви? Мир враждебен только для того, кто изолировал себя от него, кто вступил с ним в изнурительную битву, в которой не бывает победителей». Это воспоминание добило меня окончательно. Я понял, что замкнулся в непроницаемую сферу, отгородившую меня от окружающего плотным непроницаемым пологом. Мне хотелось спрятаться в спасительной внутренней Пустоте, сжаться в комок, закрыть глаза. Возможно, именно эта слабость и спасла меня от срыва: я ушел глубоко внутрь своего существа, в мерцающую Пустоту, растекшуюся гигантским аморфным океаном на дне моего утратившего свои границы Я. Там я обнаружил нечто, заставившее меня испугаться и обрадоваться одновременно. Я нашел там сумерки, остудившие мое отчаяние и скрасившие боль одиночества. Но в них было также и что-то устрашающее. Какая-то темная сторона, скрывающая в себе причину всех моих страхов…»
«23.04.00 г.
Я решил покинуть Барнаул и сменить среду обитания. Мне необходимы встряска, новые впечатления, новый круг знакомств, новое жилье. Вчера позвонил Авилов из Новосибирска и сообщил хорошую новость: его рекомендации были приняты, моя кандидатура уже одобрена и меня ждут со дня на день. Крупная торгово-промышленная компания, отличная зарплата, свободный график работы и полная независимость в принятии решений. Завтра выезжаю в Новосибирск».
***
Новосибирск
Обжигающе горячий воздух не видимой глазу лавиной хлынул с крыш города вниз, на людные улицы, удушающе плотным маревом, встречая на своем пути лишь слабое сопротивление окон, охлажденных прохладой, создаваемой кондиционерами. Тяжелое июньское пекло безраздельно господствовало в Новосибирске уже четвертые сутки, навевая горожанам неуловимую ностальгию по майской свежести или даже по апрельскому легкому холодку.
– Опять сегодня будет жара, – генеральный директор торгово-промышленной компании «СИУС» Евгений Алексеевич Воронцов раздраженно вытянул из-под воротника сорочки надоевший галстук и, вернувшись к своему столу, взял с гладкой полированной поверхности миниатюрный пенал пульта дистанционного управления системой «климат-контроля». Через несколько секунд в кабинет хлынул прохладный воздух, а на окна неслышно опустились затемненные светофильтры. В помещении возник приятный, овеваемый свежестью полумрак.
Максим деликатно кивнул, соглашаясь не то с раздражающим климатическим фактом, не то с метаморфозами, произошедшими в кабинете. Он сидел в мягком кожаном кресле, расположенном напротив кресла гендиректора, и ждал продолжения разговора, инициатором которого был Воронцов. Максим уже два месяца работал в «СИУСе» и уже был готов поделиться со своим шефом первыми результатами своих исследований. Формально он был приглашен в фирму для создания корпоративной миссии организации, но на самом деле спектр выполняемых им функций оказался более широким. Воронцову рекомендовали его как высококлассного специалиста по информационно-психологической безопасности. И хотя само определение подобных изысканий было несколько расплывчатым и туманным, Воронцов четко обозначил ему векторы желаемого результата: сведение к минимуму любой утечки стратегической информации «СИУСа», поиск и нейтрализация деструктивных элементов в коллективе и замена их на более надежные и функциональные, создание корпоративной культуры, позволяющей объединить воедино первые два пункта. Максим окунулся в работу с каким-то необъяснимым чувством наслаждения. Это не было похоже на бегство от себя, наоборот, это было великолепной возможностью опробовать свои силы, пробудить себя к действию, развернуть вовне крылья своего обостренного восприятия. Работая, он чувствовал себя демиургом, видоизменяющим огромную, отлаженную годами торговую империю. Его не заботил результат как финансовый или имиджевый фактор. Он чувствовал, что от его успеха будет зависеть не только его дальнейшая адаптация в социуме, но скорее его уверенность в собственных силах, ощущение того, что он жив и многое может сделать. И поэтому его деятельность в «СИУСе» больше напоминала не методичное и взвешенное исследование, а стремительное движение вперед набравшего скорость локомотива, когда обострены до предела все инстинкты и решения принимаются мгновенно и бесповоротно.
– А что это за термин: «эгрегор»?
Максим задумался на секунду, словно решая, продолжать эту тему или свернуть ее под благовидным предлогом и перевести разговор в другое русло.
– Это несколько специфический термин. Вошел в широкое употребление после публикации «Розы Мира» Даниила Андреева. Слышали?
Воронцов отрицательно качнул головой.