— Грозу вызывают мертвые, чьи кости не были сожжены, чей прах не был съеден, — сказал старый Камосиве. — Именно эти несчастные духи, не возвратившиеся к своему народу, поднимают облака и собирают их, пока в небе не зажигается огонь.
— Огонь, который наконец сожжет их, — закончилаяего предложение.
— О, ты уже начинаешь понимать, — похвалил Камосиве. — Дожди начались. Теперь ты останешься с нами еще на много дней — и ты многому научишься.
Улыбаясь, я кивнула.
— Ты думаешь, Милагрос успел добраться до миссии? Камосиве вопросительно посмотрел на меня, а затем разразился хриплым веселым смехом, смехом очень старого человека, перекликающимся с шумом дождя. У него все еще сохранилась большая часть зубов. Здоровые, но пожелтевшие, они торчали из десен, как куски старой слоновой кости.
— Милагрос не пошел в миссию. Он отправился к своей жене и детям.
— В какой деревне живет Милагрос? — Во многих.
— И у него в каждой жена и дети? — Милагрос — талантливый мужчина, — сказал Камосиве, и в его единственном глазу заплясалихекуры. — Кое-где у него есть и белые женщины.
Я в ожидании посмотрела на Камосиве. Наконец-то появилась возможность узнать что-нибудь о Милагросе! Но старик молчал. Когда он дал мне руку, я поняла, что его ум занят чем-то другим, и начала осторожно массировать узловатые пальцы.
— Старый человек, ты действительно дедушка Милагрос? — спросила я, надеясь вернуть его к разговору о Милагросе.
Камосиве внимательно посмотрел мне в глаза, его единственный сияющий глаз изучал меня, как будто существовал и мыслил отдельно от тела. Что-то бормоча, Камосиве дал мне другую руку.
Я без всяких мыслей смотрела в его сияющий глаз, который медленно засыпал, не подчиняясь воле хозяина.
— Интересно, сколько тебе лет на самом деле? Глаз Камосиве остановился на моем лице. Его затуманили воспоминания.
— Если развернуть в линию время, которое я прожил, то можно дотянуться до Луны, — пробормотал Камосиве. — Вот как я стар.
Мы стояли, прикрывшись листьями, и наблюдали за темными облаками, несущимися по небу. Туман опускался на деревья и пропускал серый призрачный свет.
— Дожди начались, — повторил Камосиве, когда мы медленно возвращались вшабоно.
Огонь в хижинах больше дымил, чем грел, и дым висел в неподвижном воздухе вместе с капельками воды. Я растянулась в гамаке и уснула, убаюканная звуками леса.
Утро было холодным и влажным. Ритими, Тутеми и я весь день провалялись в гамаках, ели печеные бананы и слушали стук капель по пальмовой крыше.
— Я думала, что Этева и другие еще прошлой ночью возвратятся с охоты, — бормотала Ритими, время от времени глядя в небо, которое из почти белого постепенно становилось серым.
Охотники возвратились далеко за полдень на следующий день. Ирамамове и Этева направились прямо в хижину старой Хайямы, неся ее младшего сына Матуве на носилках из полос коры. Он был ранен упавшей веткой.
Мужчины осторожно переложили его в гамак. Нога Матуве безжизненно свисала вниз, из нее торчала лучевая кость.
Рваная кожа вокруг раны распухла и приобрела лиловый оттенок.
— Она сломана, — сказала старая Хайяма.
— Она сломана, — повторила я вместе с другими женщинами, собравшимися в хижине.
Состояние раненого было безусловно тяжелым. Матуве застонал от боли, когда Хайяма выпрямила его ногу.