— Именем Спасителя, мужи и жены, высокородные господа и нищие, грешники и праведники...—раздался внезапно над площадью голос приора собора.—Вы пришли в Лирейские владения, дабы увидеть Того, на Кого снизошел свет горний, Свет Света, Кто стал нашим Спасителем и Исцелителем от скверны. Мы верили в него и были спасены Его кровью. Но никогда до сих пор не могли мы и мечтать о том, чтобы узреть его божественно-человеческий облик, истинный облик его, не описанный в четырех святых Евангелиях...—приор чуть понизил голос, что еще более возбудило волнение в людях. А потом продолжил:—Однако настало время! Мы можем видеть облик Богочеловека. Скрываемый столько столетий, Христос оставил нам свое отображение на плащанице. И вы пришли, чтобы узреть нашего Господа и Спасителя уже сейчас, в земной своей юдоли. Вы жертвовали многим, дни и ночи проводили в молитвах, постились, чтобы подготовить себя к величайшим этим мгновениям. И вот все ближе ваша встреча с Господом Нашим в обличье человеческом, откройте же сердца ваши... Ибо нечто столь пугающе прекрасное заключено в том изображении...
У все еще закрытых церковных врат выстроились монахи-францисканцы с огромными корзинами, в которые они собирали дары и пожертвования паломников.
— Отдайте деньги ваши Христу, Богу вашему, ибо возлюбил Он радостных: и великодушных: дарителей и благословит вас за пожертвования ваши,—кричали они пилигримам.
Наконец церковные врата медленно растворились. Поток людей хлынул внутрь дома Божьего. Горячечное желание, волнение, ожидание того, что сейчас они увидят Бога, всасывали толпу в церковь, подобно гигантскому насосу. Лик Христа, которого они должны были сейчас увидеть, словно стрела тоски, вонзался в сердца пилигримов, и им казалось, что перешагивают они не каменный церковный порог, а незримый порог Царства Небесного.
Старый барон де Вуази приближался к освещенному несколькими дюжинами свечей алтарю, на котором лежала плащаница Иисуса. Глаза старого Жана-Пъера слезились и нещадно болели от яркого света, но он не обращал на это внимания. Барон уже видел слабые желтоватые контуры человеческого тела на пелене. Он прищурился и различил уже руки, ноги, плечи человека.
Но вот старик оказался прямо у алтаря и взглянул на реликвию через отшлифованный кристалл, что способствовал зоркости его зрения. Взгляд барона пробежался по оттиску обнаженного тела молодого человека. Руки прикрывали срамные места. На всем теле были следы множества ран, какие были у Иисуса Христа после бичевания. Видны были следы, оставленные ударами плетей на груди, рана от удара копья и кровь, стекавшая по запястьям пронзенных: рук и ногам. Наконец барон отважился взглянуть на лицо Распятого. Сначала увидел он лишь раны на лбу и голове, оставленные терновым венцом, раны, из которых когда-то тоже текла кровь, много крови. А потом Жан-Пъер де Вуази разглядел и черты убиенного, отпечатавшиеся на плащанице. Он видел закрытый рот, явно перебитый нос и закрытые глаза. Смотрел и впитывал в себя проникновенный образ героического терпения.
А потом глаза старика словно остекленели. Сейчас он мог слышать отчаянные удары своего сердца. Жан-Пъер де Вуази почувствовал, как слезы навернулись ему на глаза, ощутил жжение в горле. Барон, шатаясь, сделал еще один неверный шаг к плащанице, и внезапно ноги его подкосились. Он рухнул на колени и зажмурился. Старик не хотел открывать глаза. Нет, не хотел. И все же решился. «Нет-нет, сие невозможно»,—подумал старец. И все же он знал, что рассудок его в этот момент совершенно ясен.
Затаив дыхание, Жан-Пъер де Вуази смотрел на плащаницу. Внезапно все вокруг него поплыло, потемнело. Мрак смыкался вокруг него, и только лик на плащанице сиял, поглощал старика, глаза которого подернулись пеленой слез и воспоминаний. Потому что де Вуазивспомнил...
Все начиналось с легенды. Легендой, собственно, и является сама плащаница Иисуса.