— Это немцы, — ответил он, — немцы, которых я презирал. И они поверили моей теории о том, что человек становится сверхчеловеком, если делает только то, что ему хочется.
— А отстающих забирает себе дьявол?
— Да, отстающих забирает дьявол.
Он вперил в меня свой угрюмый взгляд, а я ждал продолжения его слов.
— Что за народ эти немцы! — сказал он наконец. — Что бы они ни делали, они берутся за делослишкомсерьёзно. Им нельзя доверять никаких великих истин.
— Похоже, что они действительно разобрали твоё учение по косточкам, — согласился я.
— Я хотел сделать из них богов, — пожаловался он, — а вместо этого превратил их в дьяволов.
— Только Богу под силу творить богов, — сказал я. — Возможно, ты был слишком честолюбив.
— М-да! Возможно, я был слишком доверчив.
— Скрытность гораздо безопаснее, — подхватил я, — ты рассказал им слишком много.
— Или, может быть, слишком мало.
— Сколько томов это составило?
— Спроси об этом у библиотекарей. Только не у иностранцев — те всё время составляют из них сборники, чтобы угодить читателям.
— А чем я могу тебе помочь? — спросил я.
— Рассуди меня.
— А почему ты сам себя и обвиняешь и защищаешь?
— А кто ещё может обвинять или защищать меня?
— Тогда начни с обвинения.
— Я совратил целый народ и привёл его к катастрофе.
— Поясни подробнее.
— Я хотел излечить их от мягкотелости. Следуя за мной с присущей им обстоятельностью, они могли быстать полностьютвёрдыми: ни сердца, ни внутренностей.
— Продолжай, — попросил я.
— Я проповедовал сверхчеловеческое. А они поступали как недочеловеки.
— Пока что, — прервал его я, — ты обвиняешь только их, а не себя.
— Но как же я могу обвинять себя, не обвиняя их? — возразил он.
— Тогда и я попробую спуститься на ступеньку ниже и поговорить с тобой как человек с человеком.
— Хорошо, что ты не сказал — как душа с душой.
— Ну, с меня достаточно и человека! Как я уже говорил, ты был слишком честолюбив.
— Да, слишком честолюбив для человека; я слишком устал от людей и слишком любил то, чем мог бы стать человек!
— Похоже, мы уже перешли к защите, — сказал я.
— Из тебя ещё не выветрился судейский дух, — проворчал он.
— Ты ведь сам просил меня быть твоим судьёй.
— Да, это так.
— Мне жаль тебя, — сказал я.
Он улыбнулся снисходительно-грустной улыбкой.
— Похоже, у тебя есть и сердце и душа, — сделал вывод он.
— А ты слишком долго был один, — отозвался я, — ты растерял своё былое красноречие. Может, позволишь мне и обвинять, и защищать, и судить тебя? Ты сможешь прервать меня, когда захочешь.
— Хорошо, — согласился он.
— Ты был рождён под беспокойной звездой, — начал я. — Ты стремился следовать за героями, но они разочаровывали тебя тем, что были людьми. Тогда ты сделал своим героем себя, но это принесло тебе самое большое разочарование.
— Кажется, ты всё обо мне знаешь.
— В том и заключаются слава и позор твоего величия, что каждый знает о тебе всё.
— Я не согласен с этим! Всего обо мне вы не знаете.
— И чего же мы не знаем?
— Вы не знаете, как я любил человека!
— Но ты говорил о нём с презрением.
— Потому что он мог бы вырасти досверхчеловека.
— О, да! Чтобы топить детей на «Лузитании», прорубать себе путь через Бельгию, растерять всех своих друзей и стать проклятьем для всей планеты!