— Ты знаешь слишком много, — сказал он.
— Ты просил меня быть твоим судьёй, — напомнил я ему.
— Но не палачом.
— Ты сам стал себе палачом и палачом своего народа.
— Моего народа! — презрительно процедил он.
— Я же говорил, что ты не знал любви! — напомнил я ему.
— И что ты мне теперь прикажешь делать?
— Возвращайся на Землю и учи людей тому, как человек может превзойти самого себя. Возвращайся на Землю и учи людей следовать за Сыном плотника, отвергнуть которого ты их призывал. Вернись в Германию и опровергни самого себя.
— Как же я смогу вернуться?
— В другом теле, конечно же, в чистом и здоровом теле, чистоту которого тебе придётся поддерживать.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты сам прекрасно знаешь, что! Я ведь говорил тебе, что ты не знал Любви. Ты знал только привередливость, чванство и стремление произвести сенсацию.
— Ты задал мне трудную задачу, — сказал он.
— Вечность — штука долгая, — ответил я. — И к тому же новой Германии потребуется твоё новое учение.
— Должен ли я благодарить тебя? — спросил он.
— Не обязательно. Это я благодарю тебя за то, что ты не опротестовал мой приговор.
— Доброй ночи, — сказал он.
— Доброй ночи, — повторил я.
И душа Фридриха Ницше удалилась. Может быть, к вратам перерождения?
Письмо 46
Змий-искуситель
2 июня 1915 г.
После нашего вчерашнего разговора, когда я рассказал вам об измученной душе, попросившей меня вынести своё суждение относительно учения, совратившего целую нацию, я вернулся во Францию к полям сражений (уж меня-то немцы не смогут пустить ко дну своими торпедами).
Двигаясь не спеша вдоль немецких позиций, я увидел высокую величественную форму, с головой укутанную в чёрное, — ту самую, что я описывал в одном из предыдущих писем.
На сей раз я поприветствовал его, не дожидаясь, пока он сделает это сам.
— Ну, как идут твои дела? — спросил я.
Он отбросил своё покрывало, и я увидел перед собой мрачное и величественное лицо, на котором глубоко запечатлелись раздумья и порок.
— Идут, как всегда, — ответил он. — А чем был занят ты?
— Этим вечером — писал для мира людей, — ответил я.
Он рассмеялся.
— Ты писал им о мире?
— На этот раз — нет. Я писал о своём разговоре с одной великой и беспокойной душой.
— Да, я знаю.
— Откуда ты знаешь? Ты подслушивал?
— У меня есть свой «телефон дальнего действия».
— Замечательная вещь — телефон, — заметил я. — Это ты инспирировал его изобретение?
— Я? О нет! Я противодействовал его изобретению.
— Но почему?
— Это плохо, когда человек слишком много знает.
— Но когда человек, несмотря на все твои старания помешать ему, всё-таки изобретает что-нибудь, ты ведь пытаешься обернуть эти изобретения против него самого, не так ли?
— Разумеется.
— Ты — очень интересный собеседник, — сказал я. — А заинтересовал ли тебя мой разговор с душою Фридриха Ницше?
— Гораздо больше, чем ты можешь предполагать до тех пор, пока не узнаешь, почему он мне был так интересен.
— А ты объяснишь мне, почему?
— У меня нет причины держать это в секрете. Я откровенен с теми, кто способен видеть меня насквозь.
— А почему бы тебе не научить этому немцев?