Ворона, о которой я собираюсь рассказать, попала к нам в безнадежном состоянии. То ли она напоролась горлом на провода, то ли зацепилась за острые края листового железа, которым были крыты крыши, то ли кто то выстрелил в нее из рогатки металлической скобкой, но шея ее была рассечена, и голова болталась на тоненьких позвонках и лоскутке кожи. Тем не менее она была жива и смотрела на нас с мукой и надеждой. Я до сих пор помню, как мама пришивала ей голову ниткой, вдетой в обычную швейную иглу, как она била крыльями, когда промывали её рану: Выздоравливала она долго. Терпеливо сносила, когда мама делала ей перевязки и снимала швы, только глаза закрывала и подергивала ногами. Но не била крыльями, не вертела головой — понимала, что надо терпеть. Она подружилась с нашим котом, который был добрым, старым и мудрым. Ко всем временщикам он относился жалостливо и снисходительно. А с Карой (мы всегда давали имена нашим пациентам) у него сложились особые отношения. Они играли, как бы не ведая того, что по всем законам им этого не полагалось. Это была умора наблюдать, как ворона с белым бинтом на шее и неповорачивающейся из-за него головой, кося глазом, бочком-бочком подкрадывается к коту, чтобы дернуть его за хвост! А он, изогнувшись, лапой ловит ее за крыло и скрипя когтями по жестким перьям, не тянет к себе, а только придерживает, не давая ей отскочить. Еще смешней было наблюдать, как они ели из одной миски. Кара воровито подскакивала и выхватывала кусочки еды из-под носа Петровича, а он даже усом не вел. С собакой было сложней. Тарзан тихо порыкивал, когда Кара пыталась с ним заигрывать, но не нападал. А она и не слишком навязывалась. Наш верный пес чуял воровскую воронью натуру, поэтому каждое ее передвижение по дому провожал внимательным недремлющим оком, и если видел, что она лезет своим любопытным носом в какой-нибудь ящик или в приоткрытые дверцы — предупреждающе рычал.
Но вот настало время, когда стало ясно, что наша пациентка уже может обходиться без нас. Мы открыли балконную дверь, сняли с окон марлю и с болью в сердце расцеловали Кару. Оказалось, что целовались мы рановато. Еще несколько дней она гуляла из комнаты на балкон и обратно, сидела на краю форточки, и не проявляла ни малейшего желания улетать.
Но в один прекрасный день, вернувшись домой, мы не застали нашу квартирантку. К вечеру она вернулась. Потом опять улетела. Так продолжалось почти месяц.
Наступали холода и у нас не было возможности держать постоянно открытыми окна. Мама соорудила Каре гнездо над крышей балкона, оставляла поесть, а когда она прилетала и стучала клювом в окно, мы открывали форточку и пускали ее в дом. Так продолжалось до весны. Весной она стала нервной, прилетала все реже, а когда залетала, то тут же рвалась обратно. А потом вообще пропала.
Нам не хотелось верить, что она погибла. Придумывали разные объяснения: семью завела, детишек не может бросить и т.п. Но на всякий случай регулярно заполняли едой ее кормушку, которую быстро обнаружила воробьиная разведка, и на нашем балконе звучало несмолкаемое чириканье.
А следующей весной папа красил балкон и снял Карино гнездо. В нем лежала золотая цепочка, на которой висел золотой крестик:.
УСТАМИ ПОПКИ ГЛАГОЛЕТ ИСТИНА
Трижды попугай сообщал Виолетте С. из Волгограда сведения, к которым явно стоило прислушаться.
У нас живет попугай Карлуша. Возраст его никому не известен. Однажды, когда отец копал на даче грядку, он откуда-то прилетел и сел на черенок лопаты. Отец написал объявление. Повесил на воротах, но за попугаем никто не пришел. Так он и остался жить у нас. За неимением клетки, да и средств на ее покупку, отец из лозы, как встарь, сплел дом для своего гостя, и тот сразу его признал. На имя Карлуша он стал откликаться сразу же, как будто с рождения к нему привык. Мою мать недолюбливал, наверное ревновал к отцу. А может быть потому, что впервые увидев его, мать сказала: «Ты где взял эту зеленую ворону?» Он, действительно, был размером с мелкую ворону и абсолютно зеленого цвета. И только тогда, когда чистил перышки и распуская хвост, глазам нашим представала радуга цветов: желтые, синие, красные разводы на изумрудной зелени хвостового оперенья.
Отца он любил беззаветно. Тот, единственный из всех, имел право брать его в руки. При этом Карлуша затягивал глаза серой морщинистой пленкой век и сладострастно по-голубиному ворковал: «Па-а-па, па-а-па, па-а-па»…