Никто не знал, как следует исполнять этот закон. Сначала ему сообщили, что он не может выпускать свой металл в количестве, "превышающем количество наилучшего специального сплава, не являющегося сталью", выпускаемого Ореном Бойлом. Но наилучший специальный сплав Орена Бойла был низкопробным месивом, которое никто не хотел покупать. Затем ему сообщили, что он может выпускать свою продукцию в количестве, которое мог бы производить Орен Бойл. Никто не знал, как это определить. Кто-то в Вашингтоне без всяких объяснений назвал цифру, указывающую количество тонн в год. Все приняли это как есть. Реардэн не знал, как "предоставить каждому заказчику иную долю своей продукции". Заказов накопилось уже столько, что, даже если бы ему позволили работать в полную силу, он не смог бы выполнить их и за три года. Кроме того, ежедневно поступали новые заказы. Это были уже не заказы в старом, благородном понимании; это были требования. По новому закону, заказчик, не получивший причитающейся ему равной доли металла Реардэна, имел право подать на Реардэна в суд.
Равная доля – никто не знал, сколько это. Вскоре Реардэну прислали из Вашингтона молодого расторопного паренька, только что из колледжа, на должность помощника управляющего по распределению. После длительных переговоров с Вашингтоном паренек сообщил, что каждый заказчик будет получать пять тысяч тонн в порядке поступления заявки. Никто не возражал против этой цифры. Возражения не имели смысла; с таким же успехом и абсолютно законно можно было установить норму в один фунт или миллион тонн. Парнишка открыл на заводе контору, где четыре девицы круглосуточно принимали заявки. При производительности завода на данный момент выполнение заказов должно было растянуться по меньшей мере лет на сто.
Пяти тысяч тонн металла не хватило бы и для трех миль железнодорожного полотна "Таггарт трансконтинентал", этого не хватило бы на крепления даже для одной шахты Кена Денеггера. Крупные промышленные предприятия, основные заказчики Реардэна, остались без его продукции. Но неожиданно на рынке появились клюшки для гольфа, сделанные из металла Реардэна, а также кофейные банки, садовые инструменты и водопроводные краны. Кену Денеггеру, который одним из первых сумел оценить новый продукт Реардэна и рискнул, заказав металл вопреки общественному мнению, не было позволено приобрести его; его заказ остался неудовлетворенным и был отменен без предупреждения в соответствии с новым законом. Мистер Моуэн, предавший "Таггарт трансконтинентал" в самый опасный для компании час, теперь производил железнодорожные стрелки из металла Реардэна и продавал их "Атлантик саузерн".
Реардэн молча отворачивался, когда ему говорили о том, что было прекрасно известно всем: на его металле многие за считанные дни сколачивали целое состояние. "Нет, – поговаривали в гостиных, – это нельзя называть черным рынком. Никто не продает сплав нелегально. Люди просто продают свое правд на него. Вернее, даже не продают, а просто маневрируют своими долями". Он ничего не желал знать ни о лабиринте гнусных сделок, по которому доли продавались и перепродавались, ни об одном промышленнике из Виргинии, который выпустил за два месяца пять тысяч тонн заготовок из его металла, ни о том, что негласным партнером этого промышленника был человек из Вашингтона. Реардэн знал, что их прибыль с одной тонны его металла в пять раз превышает его собственную. Он молчал. Все имели право на его металл – все, кроме него самого.
Паренек из Вашингтона, которого сталелитейщики прозвали Наш Нянь, крутился вокруг Реардэна, глядя на него с изумленным любопытством, что, как ни странно, было формой восхищения. Реардэн относился к нему иронически и не скрывал своей неприязни. У паренька не было ни малейшего понятия о морали; ее напрочь вытравили годы, проведенные в колледже, в результате чего он приобрел излишнюю откровенность, наивную и циничную, как обманчивая невинность дикаря.
– Вы презираете меня, мистер Реардэн, – без всякого негодования заявил он однажды. – Это непрактично.
– Почему непрактично?