В полной уверенности, что формулы и клише в конечном счете не могут подвести, Филипп выпалил:
С каких это пор ты увлекся абстрактной философией? Ты ведь не философ, а промышленник и не способен решать принципиальные вопросы, оставь это экспертам, которые уже давно признали, что…
Хватит, Филипп. Говори, где собака зарыта.
Какая собака?
Откуда вдруг желание работать?
Ну, в такое время…
В какое время?
Ну, каждый человек имеет право на то, чтобы ему как-то помогли… чтобы о нем не забыли, не оттолкнули в сторону… Когда все так нестабильно, надо найти опору, за что-то зацепиться… Я хочу сказать, что, если в такое время с тобой что-нибудь случится, у меня ничего не останется…
Что же, ты думаешь, должно со мной случиться?
Я ничего не думаю. Что может случиться? А ты сам что думаешь? Что-нибудь случится?
Например?
Откуда мне знать?.. Ведь у меня ничего нет, кроме то го скромного содержания, что ты назначил мне… но ты же можешь передумать.
Могу.
А у меня нет на тебя управы.
И тебе потребовалось столько лет, чтобы понять это и начать беспокоиться? Почему именно сейчас?
Потому что… потому что ты изменился. Раньше у тебя было чувство долга, моральной ответственности, а теперь… теперь ты их утрачиваешь. Ведь утрачиваешь, скажи честно?
Реардэн стоял и молча изучал брата. Филипп отличался какой-то особой манерой все время соскальзывать на вопросы, будто остальные слова были несущественны, случайны и лишь настойчивые вопросы являлись ключом к цели.
Я с удовольствием сниму груз с твоей души, если он на тебя давит, – вдруг требовательно проговорил Филипп. – Только дай мне работу, и тебя больше не будет мучить совесть!
Она меня не мучает.
Так я и думал! Тебе все равно! Тебе безразлично, что с нами станется!
С кем именно?
Ну… с мамой, со мной… с человечеством вообще. Но я не собираюсь взывать к твоим лучшим чувствам. Знаю, ты готов меня вышвырнуть, так что…
Ты лжешь, Филипп. Не это тебя беспокоит. Если бы дело обстояло так, ты примеривался бы, как разжиться у меня деньгами, а не получить работу…
Неправда! Мне нужна работа! – Реакция была бы строй и отчаянной. – Не пытайся отделаться от меня деньгами. Мне нужна работа!
Возьми себя в руки, прекрати истерику, мразь! И не глуши себя криком.
В ответ Филипп выпалил с бешеной яростью:
Ты не имеешь права так разговаривать со мной!
А ты имеешь?
Я только…
Ты только хотел, чтобы я откупился от тебя? Но по чему я должен откупаться, а не просто вышвырнуть тебя, как мне давно следовало сделать?
Но ведь я как-никак твой брат!
Ну и что это должно означать?
А то, что должны быть родственные чувства к брату.
У тебя они есть?
Филипп сердито надулся и не ответил, он ждал; Реардэн не мешал ему ждать. Наконец Филипп пробормотал:
Тебе следовало бы посочувствовать мне, но от тебя не дождешься. Тебе не понять моих переживаний.
А ты сочувствуешь моим переживаниям?
Переживаниям? Твоим? – В голосе Филиппа не было злорадства, в нем звучало нечто худшее – неподдельное удивление и негодование. – Ты не умеешь переживать. Переживания и чувства тебе недоступны. Ты никогда не страдал!