болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же
Изяслав, сын Васильков, позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа
славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровае траве притрепанъ
литовскыми мечи, и схоти ю на кровать и рекъ: ╚дружину твою, княже, птиць крылы
приоде, а звери кровь полизаша╩. Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго Всеслава:
единъ же изрони жемчужну душу изъ храбра тела чрес злато ожерелие. Унылы голоси,
пониче веселие, трубы трубятъ городеньскии. Ярославе и вси внуци Всеславли! Уже
понизить стязи свои, вонзить свои мечи вережени; уже бо выскочисте изъ дедней славе.
438
Владимир Жикаренцев «Дорога Домой»
Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь
Всеславлю; которою бо беше насилие отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ веце Трояни връже Всеславъ жребий о девицю себе любу. Тъй
клюками подпръся, окони и скочи къ граду Кыеву и дотчеся стружиемъ злата стола
киевскаго; скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ в плъночи из Белаграда, объсися сине мьгле;
утре же вознзи стрикусы, оттвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи
влъкомъ до Немиги с Дудуток. На Немизе снопы стелютъ головами, молотятъ чепи
харалужными, на тоце животъ кладутъ, веютъ душу отъ тела. Немизе кровави брезе не
бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми рускихъ сыновъ. Всеславъ князь людемъ
судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъком рыскаше: изъ Кыева дорискаше до
куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъком путь прерыскаше. Тому въ Полотске
позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ в Кыеве звонъ слыша.
Аще и веща душа в дръзе теле, нъ часто беды страдаше. Тому вещей Боянъ и првое
припевку, смысленый рече: ╚Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не
минути╩.
О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и првых князей! Того стараго
Владимира нельзе бе пригвоздити къ горам киевским: сего бо ныне сташа стязи
Рюриковы, а друзии Давидовы; нъ розно ся им хоботы пашутъ, копиа поютъ.
На Дунаи Ярославнынъ гластъся слышить; зегзицею незнаема рано кычеть.
╚Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукав в Каяле реце, утру
князю кровавыя его раны на жестоцемь его теле!╩ Ярославна рано плачетъ в Путивле на
забрале, аркучи. ╚О, ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши
хиновскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ
горе подъ облакы веяти, лелеючи корабли на сине море? Чему, господине, мое веселие по
ковылию развея?╩ Ярославна рано плачетъ Путивлю городу на забороле, аркучи: ╚О
Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозе землю Половецкую; ты
лелеяль еси на себе Святославли насады до плку Кобякова; възлелей, господине, мою ладу
къ мне, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано╩. Ярославна рано плачетъ в Путивле
на забрале, аркучи: ╚Светлое и тресветлое слънце! Всемъ тепло и красно еси. Чему,
господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои, въ поле безводне жаждею имъ лучи
съпряже, тугою имъ тули затче?╩
Прысну море полунощи; идуть сморци мьглами. Игореви князю Богъ путь кажетъ