Где они в причудливом изгибе дня сегодняшнего? Нет теперь рядом со мной тех других пилотов, с которыми мы, бывало, сидели в предрассветный час на инструктаже перед первым полетом. Некоторые из тех, кто летал вместе со мной над этими землями, все еще летают, другие — уже нет. Одни из них остались прежними, другие изменились. Один — теперь агент по сбыту в огромной компании, другой — заведующий складом, третий — пилот авиалайнера, а четвертый по-прежнему в Военно-Воздушных Силах, пошел вверх по служебной лестнице. В каждом из них элементарные тривиальные вещи беспощадно загнали в угол настоящего друга. С этим другом не нужно говорить о процентах, налогах, о том, как сыграла местная команда. Он раскрывается в действии, в таких важных вещах, как ровный полет в непогоду, проверка топлива, проверка кислорода, в стремлении оставить в мишени больше пробоин, чем все прочие друзья.
Удивительно это обнаруживать. Вот тот же человек, то же физическое тело, чей голос однажды раздался в эфире: «Дик, посмотри на это!» — и я обернулся, глянул в сторону своего правого крыла, а там в весеннем воздухе стояла одинокая гора; у ее коричневого подножия было сухо, а с острозубой снежной вершины ветер совершенно беззвучно вытягивал снежные шлейфы. Бесшумный ветер, молчаливая гора и снежный след, словно брызги океанской штормовой волны. И в «посмотри на это» друг раскрылся. Это слова не тривиальные. Они означают: «Видишь, вот наш извечный враг — гора. Временами она может быть очень жестокой, но временами — воистину красивой, правда? И тогда гору невозможно не уважать».
Когда нет привлекающих внимание гор, друг опять исчезает. Когда в жизни воцаряются запросы на поставки и рабочий стол, к нему трудно пробиться. Можно, конечно, вломиться одной лишь силой, можно взять болью и на секунду-другую вновь разглядеть внутри друга. Эй! Бо! Помнишь тот день, когда я выставлял в кабине частоту передатчика, а ты был моим ведомым. Ты тогда нажал кнопку микрофона и сказал: «В твои планы входит влететь в эту горку?» Ты помнишь это?
Внутри возникает движение, и от друга приходит ответ.
Я помню, не волнуйся. Я помню. Это были яркие, замечательные дни, но мы уже никогда не проживем их вновь, правда? Так зачем ранить себя воспоминаниями?
По моей спине пробегают мурашки — я понимаю, что сознание клерка одержало верх над глубиной мысли друга и его яркая некогда жизнь стала тихой, сырой, обыкновенной. Нет в ней больше ни стремительных, наполненных звонким смехом высот, где в лучах солнца тянется белый след, ни молниеносных пике, несущих тебя в атаку. Нет больше свирепых циклонов, благодаря которым целыми днями сидишь у земли в плену — они приносят такой туман, что не видно дальнего конца взлетной полосы. В жизни агента по сбыту не происходит ничего трагически разорительного, не происходит и ничего достойного восхищения.
Запретная Зона исчезает позади, а вместе с ней и зарытые в песок кусочки свинца, покрытые медью, что со свистом неслись из моих стволов. Впереди еще одна гора и город под названием Юма. Уже почти родные места, биплан. Почти добрались. Но поразительно, сколь огромными могут быть даже родные места. И по непонятным причинам у меня в голове всплывают цифры статистики. Большинство всех авиакатастроф происходит в радиусе двадцати пяти миль от аэродрома, являющегося базой для самолета. Один из несомненно бессмысленных фактов, но так хитро одетый в слова, что невольно его вспоминаешь.
Это предвестие опровергнуть легко. Я еще не в двадцатипятимильной зоне от своей базы. Я гораздо ближе к ней, чем был несколько рассветов назад, но она все же еще далеко впереди, за горизонтом.