Сорок два года — это возраст, когда жизнь приходит к определенному результату — вы либо проиграли, либо выиграли. После сорока двух надеяться больше не на что: если вы заработали деньги, вы заработали их; к сорока двум годам вы должны заработать их — ибо дни наибольшей энергии и силы миновали. Тридцать пять — это вершина. Вы можете получить еще семь лет; в действительности, уже в эти семь лет начинается закат. Но вы сделали все, что могли. А теперь время пришло — сорок два — и вы внезапно понимаете, что проиграли.
Теперь вам нужно какое-то объяснение… тут же случается сердечный приступ. Это — великая милость, благодеяние Бога. Теперь вы можете улечься в постель и сказать: "Что я могу поделать? Сердечный приступ все испортил. Как раз тогда, когда все уже почти наладилось, когда я почти добился успеха, получил имя — или деньги — и вот этот сердечный приступ". Этот сердечный приступ теперь — прекрасное укрытие; теперь никто не может сказать, что вы ошиблись, что вы недостаточно много работали, что вы недостаточно умны. Никто не может сказать вам ничего подобного. Теперь люди будут сочувствовать вам; все они будут к вам добры и начнут говорить: "Что поделаешь? Это судьба".
Несчастье выбирают вновь и вновь потому, что оно дает вам нечто, и вы должны понять, что оно вам даст — только тогда вы сможете отказаться от него. Иначе вы не сможете его отбросить. Пока вы не готовы отказаться от выгоды, вы не сможете отбросить его.
Начальник Элитарного Арестантского Дома знакомил журналиста с новым образцом тюрьмы.
— Сынок, — говорил он, — это самая последняя модель тюрьмы. Если она окажется удачной, все тюрьмы будут перестроены по ее образцу.
— Я заметил, что у вас прекрасные теннисные корты и плавательные бассейны, — отозвался журналист.
— А каждая камера устлана коврами, — добавил начальник тюрьмы. — Но мы больше не называем их камерами — это просто комнаты.
— В каждой комнате стоит неплохой цветной телевизор.
— Это еще не все. У нас есть огромный зал, и каждую неделю выступают самые знаменитые артисты.
— Мне определенно нравится столовая, украшенная фресками.
— Вы имеете в виду банкетный зал? Заключенные сами заказывают блюда, а наш повар готовит самую изысканную пищу.
— Самое большое впечатление производит то, что нигде не видно никаких решеток, ограждений, и почти нет охраны, — подчеркнул журналист.
— Это потому, что никто не хочет убегать, — улыбнулся начальник тюрьмы.
— Скажите, а как мне попасть на этот курорт? — спросил журналист.
Если тюрьмы так прекрасны, кому захочется из них уходить? И если вы не расстаетесь со своей тюрьмой, вглядитесь еще раз… в ней должно что-то быть ковры, цветной телевизор, кондиционер, восхитительные картины, никаких решеток, никакой охраны. У вас ощущение полной свободы! Тогда зачем вам пытаться сбежать из нее?
Журналист прав, он спрашивает: "Как мне попасть на этот курорт?" Вопрос не в том, как выйти из тюрьмы; вопрос в том, как туда попасть. Еще раз взгляните-ка свое несчастье; не осуждайте его сразу. Если вы с самого начала будете считать его неправильным, вы не сможете смотреть, вы не сможете наблюдать. На самом деле, даже не называйте его несчастьем, потому что наши слова наполнены разными значениями.