Я сказал: «В чем проблема? — пусть будут и другие». Но он сказал: «Вы не знаете, с самого утра Чандан Муни плачет. Ему семьдесят лет, а он стал монахом, когда ему было всего двенадцать. Его отец стал монахом, мать умерла — куда было деваться ребенку? Самым подходящим для него было стать монахом, как и его отец; так он и стал монахом. Он никогда не знал, что такое жизнь, он никогда не играл с детьми, он никогда не знал ничего, что можно назвать удовольствием».
Поэтому я сказал: «Ладно, идите вперед и подготовьтесь — я приду». И все же толпа собралась. С самого утра они подозревали, что с Чанданом Муни что-то произошло — он не разговаривал, а его глаза были полны слез. Ему пришлось умолять толпу: «Пожалуйста, оставьте нас двоих наедине!»
Он запер двери и сказал мне: «Было тяжело слышать ваши слова, они были как стрелы, летящие прямо в мое сердце; но все, что вы сказали, верно. Я не настолько смел, как подобает, вот почему я не хочу, чтобы это еще кто-нибудь услышал — я не узнал жизнь. Я не узнал ничего. Я учился только по писаниям — они пусты. И вот — в семидесятилетнем возрасте — что вы посоветуете мне делать?»
Я ответил: «Думаю, первым делом будет открыть двери: пусть люди войдут. Чего вам бояться? — вам нечего терять. Вы никогда не жили, вы умерли в двенадцатилетнем возрасте, и теперь — мертвому человеку — терять нечего... А они пусть послушают. Они поклонялись вам, и ваше эго осуществлялось через их поклонение; поэтому вам и удавалось жить этой мученической жизнью, этим ужасным кошмаром, который религии прозвали святостью, — но это просто патология».
Он долго не решался, но все же набрался смелости и открыл двери. И когда люди услыхали, что он ничего не знает, то вместо того, чтобы хвалить его за честность и искренность, все они принялись осуждать его: «Ты обманывал нас!» — и вышвырнули его из своего храма.
Истина, похоже, не имеет дома, а в распоряжении лицемерия все поклонение, весь почет.
Этот отшельник напоминает мне Чандана Муни. Я не знаю, что случилось с ним дальше, но что бы ни случилось, это, наверное, было лучше, чем прежде. По крайней мере, он пожертвовал своим почетом ради искренности, ради правдивости, а это большой шаг.
Отшельник просит:Скажи нам об Удовольствии...Слово «удовольствие» лишено всякого смысла для отшельника, он слыхал о нем только осуждение. Может, он и сам осуждал его, хоть и никогда не пробовал.
Замечательную историю мне хочется рассказать вам. Однажды в раю, в одном из ресторанов «Зорба Будда» сидели и болтали Гаутама Будда, Конфуций и Лао-цзы. Прекрасная обнаженная женщина — этот ресторан был не чей-нибудь, а мой, и не на территории полицейского комиссара Пуны — подошла с большим кувшином и спросила их: «Не хотите ли отведать сока жизни?»
А Будда сразу закрыл глаза. Он произнес: «Постыдись! Ты хочешь унизить нас. С огромным усилием и аскетизмом мы кое-как добрались сюда, а ты принесла сок жизни. Убирайся!»
Он высказал все это с закрытыми глазами.
Но Конфуций держал свои глаза полуоткрытыми-полузакрытыми. Это и есть вся его философия: золотая середина — ни этот экстремум, ни тот экстремум. Он сказал: «Мне хочется попробовать немного, потому что, не попробовав это, я не могу ничего сказать об этом». Она налила в чашу немного сока жизни. Конфуций отхлебнул, вернул ей чашу и сказал: «Он очень горек».
Лао-цзы сказал: «Давай мне весь кувшин».