Чика вновь залился слезами. Сэнсэй и Вано угрюмо молчали. Отец Иоанн был потрясен не меньше, чем Чика. Только в отличие от него он увидел друга с совершенно другой, незнакомой ему стороны. Когда Сэнсэй произносил речь, отцу Иоанну даже померещилось, что от его головы исходило какое-то голубоватое свечение. Правда, он поспешил отнести это к своим собственным галлюцинациям, поскольку больше суток не спал. Но изменившийся странный голос Сэнсэя пробирал до глубины души даже его, слышавшего всякое в своей жизни. Отец Иоанн словно разделился внутри на две половинки. Одна, меньшая, думающая как профессионал, говорила, что все это психологический трюк, подводящий жертву к самоубийству. Но вторая, большая половинка, благодаря которой он, в принципе, и стал отцом Иоанном, дрожала от какого-то непонятного счастья и порождала неизвестное доселе восхитительное чувство, словно душа Вано впервые за многие жизни «воочию» столкнулась с войском Божьим. И это ощущение отражалось не только на эмоциональном, но и на физическом уровне в виде непонятного давления, щекотания и разрастания вдохновляющей силы веры в районе солнечного сплетения. Вано даже стал бить легкий озноб Сэнсэй скорее почувствовал замешательство отца Иоанна, чем увидел. И чтобы предупредить ненужные действия и расспросы, поинтересовался у него уже своим привычным голосом:
— У тебя есть к нему вопросы? Редкий шанс услышать от садиста искреннюю исповедь и заодно разобраться в причинах этого зла.
Вано встрепенулся. В горле у него пересохло. Он попытался сосредоточиться. Мысли вновь заработали в привычном ритме, уравновешивая возможности двух половинок. Но отцу Иоанну ничего больше не пришло в голову, как спросить, обращаясь к Чике:
— Что ты чувствовал, когда ощущал власть над своими жертвами?
Чика горько усмехнулся и безразлично ответил, как бы рассуждая сам с собой:
— Хм, власть… Пустое слово для потерянной души… Не знаю… Трудно объяснить… Какое-то странное сладострастное ощущение. Оно одновременно пронизывает все тело до мозга костей, точно током прошибает. Наверное, это как-то передается жертве. Потому что она начинает дрожать, словно осиновый лист и липко потетъ. Такой ее страх десятикратно возвеличивает меня в своих собственных глазах. Окрыляет, что ли… Точно я сам Бог… Зевс-громовержец. В этот момент только в моих руках заключена вся власть, правда и неправда, весь суд и приговор. И на вершине этого экстаза я как будто вижу мир с другой стороны, точно попадаю в нечто запретное, запредельное. Словно заглядываю в колодец мироздания, на дне которого хранятся все тайны мира…
Чика немного помолчал, а потом, ухмыльнувшись, добавил:
— Странно… Мне вчера приснился сон. Никогда такого не было. Мне приснилось, что я сорвался в пропасть и стал падать в этот самый колодец мироздания. Долго летел, страху кошмарного натерпелся, думал, вдребезги разобьюсь. А приземлился мягко, как перышко… И знаете, самое смешное, этот колодец оказался пуст. Представляете, ПУСТ! Нет там никаких тайн, одни голые холодные стены, темень и пустота…
Чика недобро рассмеялся своим же мыслям, возвращаясь в привычный образ.
— Иногда мне казалось, что из меня мог получиться великий правитель, эпохальный реформатор.
Если бы я им стал, я бы поразил мир такими фантастическими переворотами, событиями и революциями, каких еще никогда не было на земле. Весь мир бы содрогнулся! Подумать только, я уже был на полпути близок к цели…
Чика метнул злой взгляд в темноту, всматриваясь в своих врагов, как он считал, каких-то сумасшедших священников, оборвавших все его великие замыслы на самом корню. И тут его голову посетила дьявольская мысль. Чтобы не выдать радость от такого внезапного озарения, он попросил смиряющимся голосом:
— Я хочу помолиться перед смертью. Развяжите мне руки. Я хочу покаяться перед Господом. Даже грешный человек имеет право на последнюю просьбу.
Отец Иоанн не поверил своим собственным глазам, когда в темноте узрел склонившуюся фигуру Сэнсэя, который намеревался выполнить просьбу этого ублюдка. Вано спешно попытался вмешаться в этот, как ему казалось, необдуманный поступок своего друга.
— Я могу отпустить ему грех и так…
— Это слишком тяжкий грех, — услышал он в ответ слова Сэнсэя. — Он требует особого уединения.
Вано понял намек и не стал возражать, ответив:
— Ну что ж, дела Божьи есть священная тайна, и свидетели, как вижу, здесь не нужны.