В последнем сне перед следующим пробуждением был муж. Момент, с которого я этот сон запомнила (хотя это не начало, было до этого много чего-то еще). Летний день, близящийся к вечеру. Сельская местность, немного холмистая. На траве, на невысоком холме лежат несколько тел покойников (без гробов и прочего, просто тела). Какими-то людьми (могильщиками) обсуждается вопрос, что сейчас их хоронить нельзя, вроде как нужен батюшка, а он сегодня не придет, нужно оставить до завтрашнего утра. Сначала я чувствую себя отделенной от этих покойников, они не имеют ко мне никакого отношения, но я зачем-то наблюдаю за ними и ощущаю отчетливый неприятный запах. Особое мое внимание привлекает тело женщины, светловолосой, лет сорока, очень худой и какой-то изможденной. Мне кажется, что запах исходит именно от нее. Тут дюжий могильщик хватает это тело и бросается с ним ко мне, чтобы я сказала, действительно ли оно пахнет. Я пытаюсь убежать, но там (за спиной) то ли изгородь, то ли нет прохода, в общем, я оказваюсь зажата со всех сторон и он сует мне труп под нос и заставляет нюхать. Я кричу на него, что я сейчас вообще не ощущаю запахов – даже очень приятных, нюхаю розы и ничего не чувствую. Тем не менее я нюхаю тело и вообще не ощущаю запаха, никакого. Мой ответ успокаивает его, он относит женщину обратно и говорит, что всем можно до утра расходиться, вспоминая какую-то Светку, которая чем-то может помочь, если все-таки тело слишком быстро разлагается. Я иду по тропинке мимо изгородей садовых участков, закат. И вот удивительно, кругом полно созревших крупных яблок (в нашем климате на дачах растут лишь ранетки), даже на самых тонких деревцах-палочках, в то же время усиливается ощущение весны или очень раннего лета. Одновременно я уже не я, а та самая Светка, которая возвращается к себе домой, а живет она при магазинчике в каком-то подвальчике. Магазинчик принадлежит ее матери и родным и когда она переступает его порог какой-то голос говорит: "Ну вот, а здесь она снова стала Татьяной". Т. Е. У меня ощущение, что я "подселилась" в тело этой Светы-Татьяны, не слившись с ней абсолютно полностью, но имея возможность переживать ее эмоции и узнавать ее биографию. В магазинчике очень заставлено, я запинаюсь о какую-то бутыль, прежде чем добираюсь до своей комнатки и падаю на кровать. Голос продолжает повествовать о никчемности этой девушки (а она молодеет, теперь ей не больше 20) для своей семьи, о том, что она финка и должна быть бесцветной хотя бы внешне, а у нее не понять откуда черные брови. Тут я смотрю в зеркало и вижу там свое настоящее лицо и волосы, тоже молодеющее лет на 12, потом я снова становлюсь этой белобрысой девочкой. В комнату входят сестра (пухленькая темноволосая девушка со старинной прической в старинном платье) и ее жених, они очень веселы и чуть ли не пытаются заняться любовью ("сестра" садится рядом со мной на кровать, на подушку), все мы одеваемся для выхода. "Я" настолько худа, что у меня выпирают все ребра. Далее идут какие-то танцы, что-то среднее между обучением и дискотекой в здоровенной неудобной обуви и еще какими-то приладами на ногах для неуклюжих притопываний исключительно носками, без отрыва пяток от пола. Далее наконец наступает новый день и нужно возвращаться на похороны. Снова та же сельская местность, но вернувшись, я отделилась от той девочки (зачем она вообще выводила меня в какой-то иной сон?). Я понимаю, что хоронят родственницу моего мужа, для него это событие трагическое, его ожидают на похороны и, узнав все это, я тоже с нетерпением ожидаю его, думая, почему же мы не связались по телефону, где же он живет? Вспоминаю, что ключи от дачи у меня, а я уезжала, но почему он не связался со мной? Мечтаю, что после похорон мы вернемся на дачу, разожжем костер, наговоримся всласть и все станет как прежде. Ощущаю, что подлетаю к даче, там странно пусто и тихо, и я чувствую, что и внутри абсолютно пусто и тихо, возвращаюсь на похороны. Процессия довольно многолюдная. Ищу мужа, наконец он появляется, он расстроен. Я чувствую, что плачу, плачу безудержно, хотя и не в голос, просто слезы катятся. Он очень молод и красив, моложе, наверное, чем я сейчас, так молод, что, может быть, я еще даже не родилась… Наконец мы садимся в одну машину, чтобы ехать с кладбища, на заднее сиденье. Он около правой дверцы, я около левой, между нами пустое пространство в одно сиденье. Мы оба плачем, но не смотрим друг на друга прямо, не пытаемся прикоснуться друг к другу или заговорить. Машина везет нас, но я понимаю, что едем мы не на дачу, и что мы не вернемся туда, и ничего не будет как прежде, я вспоминаю наконец, почему – мы по разные стороны границы, он умер, я жива… На этом просыпаюсь. (Лучше б мне удалось уехать в этой машине!)
Первый сон интерпретировать как текст я более или менее способна. Немного рыбы еще осталось с 40 дней, нуждалось в немедленном доедании. Года полтора назад соленую красную рыбу приносила на работу старушка-коллега, сказала, с поминок ее мужа осталось, а умер он год назад, тогда я еще не знала, что отмечают год со смерти, – старушка славилась своей скаредностью. Т. Е. Рыба эта ассоцируется у меня с похоронами.
Рыба – это и я сама. В самом начале нашего знакомства мы играли, кто из наших общих знакомых с каким животным ассоцируется. Меня он сравнил с экзотической рыбой в аквариуме, которой нет дела ни до кого. Не так давно обыгрывласьи цитата Платонова "рыба молчит, потому что все знает" – я молчунья, потому что "все знаю".
На нашем профессиональном слэнге "рыба" – сырой текст, имитирующий готовый, т. Е. Сдаешь в издательство "рыбу" – рукопись книги, а потом годик доводишь ее до ума, одновременно "рыба" – текст отзыва, который пишешь сама, а даешь подписывать другому, потому что все это идиотские формальности, затрудняющие жизнь автора. Голубой гель, отжатый из головы – типа голубого сала Сорокина, ради которого выращивают клоны писателей, оно образуется, когда они творят. Скорее всего, здесь символически отражено мое нынешнее отношение к работе, еще недавно горячо любимой (тем более вечером читала про работу и карму, как надо относиться к работе, чтобы избавиться от кармы). Я не более чем клон, изкоторого кто-то отожмет свое сало, я мёртвая, низачем не нужная рыба в профессиональном плане.
На счет второго сна я знаю, что мне скажут: "Отпусти его, живи своей жизнью. А то видишь, ему плохо, раз ты его не отпускаешь после 40 дней". Этого я не могу. И он не был обычным человеком, которого надо немедленно забыть, после зарывания на кладбище и вспоминать, лишь посещая могилу. Он ученый и писатель. Его книги необходимы людям, пусть немногим, потому что его идеи живы и будут жить. "Отпустить" его, не разобравшись в том, о чем он думал, писал – это предательство. Пока есть хоть одна непрочитанная фраза, написанная его рукой или хоть одна книга, где есть его пометы, я не "отпущу", не перестану обращаться к этому. От меня не останется никакого следа в его жизни для окружающих – это да, но я и хочу уйти, не оставив следа ("прокрасться, не оставив тени"). Но он свой след оставил, и больше никто из тех, кто любил его, не сможет этот след сохранить для других. Кроме меня. Хотя надеюсь, ради этого долга я не задержусь здесь надолго. :)))
А Татьяна-Света наверное, возникла из вашей "девочки с двойным именем":))) в примере заголовка
Поминки и похороны
Автор: Лилита lilita
Не вижу ни обстановки, ни участников. Однако знаю, что с кем-тообщаюсь по поводу организации поминок. Причем веду долгие речи, придирчива, . Закупаю продукты. Смутно помню, что интересовалась качеством и дозировкой продуктов, и где-то в конце сна осознаю, что поминки – по мне самой.