— Михалыч почувствовал, что мощные челюсти медведя стали перемалывать его шейные позвонки, а вслед за ними и другие части его тела. Ощущение хруста прошло в желудке, где на Михалыча полились струи соляной кислоты, которая стала размягчать раздробленное зубами и проглоченное тело Михалыча. Противно было ощущать размягчение своего тела, пусть не цельного, но тела… в желудке этого… предателя-медведя. Дальше размягченные куски тела Михалыча перекочевали в тонкий кишечник медведя, где Михалыч вдруг почувствовал, что и без того мягкие куски его тела начали распадаться на молекулы и уходить в кровь… этого предателя, который уже, наверное, сосал лапу. Но усилием воли Михалыч собрал себя в комок и остатками своего тела перекочевал в толстый кишечник. В толстом кишечнике было скучно, вокруг лежали кучи дерьма, но… шаг за шагом, миллиметр за миллиметром Михалыч продвигался к заветной цели — заднепроходному отверстию.
— Хватит, может, а?! — перебил Венера Михалыч, лежа на моховом болоте среди голубики.
— Дослушай! — невозмутимо сказал Венер. — Итак, весной медведь выполнил свое обещание, — он выкакал тебя, Михалыч, на прекрасной брусничной полянке в виде довольно большой кучи дерьма. Светило солнце. И вдруг Михалыч почувствовал снизу толчки. Толчки все усиливались и усиливались. И тут Михалыч понял, что через его… уже дерьмовое тело… пробивается росток бруснички. Брусничка росла, росла, стала превращаться в брусничный кустик, а… дерьмовое тело Михалыча уменьшалось и уменьшалось, переходя своими дерьмово-телесными субстанциями в кустик бруснички. Вскоре наступило время, когда в Михалыче совсем не осталось дерьма, — оно все переработалось и превратилось в прекрасный кустик бруснички. Михалычу было очень хорошо, когда он, освободившись от своего «дерьмового» тела, рос под лучами холодного северного солнца. А через некоторое время Михалыч почувствовал, что на его… уже брусничном теле… появились выпуклости, — это росли ягоды брусники, прекрасной и вкусной брусники. Ягоды росли, росли и вскоре созрели. Более вкусных и аппетитных ягод никогда не вырастало на свете!
— Спасибо, что хоть что-то хорошее сказал, — выдавил из себя Михалыч, совсем погрузившись одним локтем в моховое болото, а другой рукой отгоняя комаров.
— Но тут пришел олень, — продолжал философствовать Венер Гафаров, — и съел брусничный кустик вместе с корнем.
— Меня что ли? — спросил Михалыч.
— И опять, — продолжал говорить Венер Гафаров, — Михалыч вошел в ротовую полость животного, на этот раз оленя, опять подвергся процессу пережевывания, опять перекочевал в тонкий кишечник, где его тело начало распадаться на молекулы и атомы и… опять добрался до толстого кишечника, откуда было уже недалеко до заветной жизненной цели — заднепроходного отверстия, чтобы почувствовать белый свет и понять, что ты не всегда бываешь… дерьмом.
— Да уж, — прокряхтел Михалыч.
— Так начался… м… м… оборот Михалыча в природе.
— Какой такой оборот? Говнооборот меня в природе что ли? — переспросил Михалыч.
— Ну, зачем так грубо?! — заметил Венер Гафаров. — Можно сказать мягче — дерьмооборот Михалыча в природе. Ведь мораль всей басни такова…
— Какова?
— Один раз превратишься в дерьмо, больше человеком не станешь.
— Ты что, Венер, считаешь меня?..
— Ты извини, Михалыч, не о тебе напрямую шла речь, просто к слову пришлось, — проговорил Венер Гафаров.
Вспомнив эту историю, я снова взялся за свою желтую авторучку и подумал о том, что человек порой и не замечает, как он легко превращается в дерьмо, и всю череду его будущих жизней тогда можно назвать… дерьмооборотом (кого-либо) в Природе… только оттого, что всего лишь один раз он позволил себе превратиться в дерьмо… всего лишь один раз…
Стержень авторучки
Я внимательно-внимательно посмотрел на свою желтую авторучку… и понял, что главным средством против превращения тебя в дерьмо является все же… любовь, та самая любовь, о которой судачат на каждом углу.