Отделенность индивидуума не разрушить отождествлением с коллективом или с идеологией. Подмена не покончит с проблемой отделенности, и подавить ее она не сможет. Подмена и подавление могут сработать на некоторое время, но отделенность снова прорвется еще более яростно. Страх может временно отодвинуть ее на задний план, но проблема все остается. Проблема не в том, как избавиться от отделенности, а в том, почему каждый из нас придает этому такое большое значение. Те самые люди, которые желают установить бесклассовое общество своими проявлениями силы и власти, порождают разделение. Вы существуете отдельно от меня, а я от другого, и это — факт. Но почему мы придаем важность этому чувству отделенности, со всеми вытекающими отсюда пагубными результатами? Хотя между нами всеми есть большое сходство, все же мы различны. А это различия придает каждому чувство значимости из-за отделенности: отдельная семья, имя, собственность и чувство того, что ты отдельная сущность. Эта отделенность, это чувство индивидуальности причинило огромный вред, и отсюда желание коллективного труда и взаимодействия, принесение в жертву индивидуума ради целого и так далее. Организованные религии пробовали подчинить волю одного воле целого, а теперь партия, которая берет на себя роль государства, прилагает все усилия, чтобы заглушить индивидуума.

Почему же мы цепляемся за чувство отделенности? Наши ощущения являются отдельными, а живем мы ощущениями, мы есть ощущения. Лишите нас ощущений, приятных или болезненных, и нас нет. Ощущения важны для нас, и они тождественны отделенности. Личная жизнь и жизнь гражданина дают различные ощущения на различных уровнях, и, когда они сталкиваются, возникает конфликт. Но ощущения постоянно находятся в состоянии войны друг с другом, в личной ли жизни или в жизни гражданина. Конфликт свойственен ощущениям. Пока есть хотение быть выдающимся или скромным, обязательно будет конфликт ощущений, причиняющий личное и социальное страдание. Постоянное желание быть «больше» или быть «меньше» поднимает на поверхность чувство индивидуальности и своей отделенности. Если мы можем оставаться с этим фактом, не осуждая или оправдывая его, мы обнаружим, что ощущения не целиком составляют всю нашу жизнь. Тогда ум как память, которая является ощущением, становится спокойным, более не разрываемым его собственными противоречиями. И только тогда, когда ум умолкает и успокаивается, появляется возможностью любви без «мне» и «мой». Без этой любви коллективное действие — это просто принуждение, распространяющее антагонизм и страх, благодаря которым возникают личные и общественные противоречия.

Он был очень беден, но способен и умен. Он был доволен, или, по крайней мере, так казалось, тем немногим, чем он обладал, и у него не было никаких семейных обязательств. Он частенько заходил, чтобы обсудить кое-что, и у него были большие мечты о будущем. Он был целеустремлен и восторжен, прост в своих удовольствиях, и с удовольствием делал для других какие-нибудь мелочи. Он не был, сказал он, очень пристрастен к деньгам или к физическому комфорту. Но он любил описывать то, что бы он сделал, если бы он имел деньги, как он поддержал бы то или иное, как бы он открыл отличную школу и так далее. Он был довольно мечтателен и легко заводился как от своего собственного энтузиазма, так и энтузиазма других.

Прошло несколько лет, и однажды он пришел снова. С ним произошло странное преобразование. Мечтательный взгляд пропал: он стал сухим, конкретным, почти грубым в своей точке зрения и довольно резким в своих суждениях. Он путешествовал, и его манеры были отлично отполированы и изящны. Он включал и выключал свое обаяние. Ему досталось по наследству много денег, и он удачно увеличил их во много раз. Он полностью стал другим человеком. Теперь он редко бывает здесь, и, когда в редких случаях мы действительно встречаемся, он отдален и самовлюблен.