Это была красивая местность. Роса все еще виднелась на полях и на деревьях, растущих вдоль дороги. Мы ехали некоторое время вдоль полноводной реки, и сельская местность, казалось, раскрывалась в бесконечной красоте жизни. Изредка попадались маленькие, закопченные деревни с домашними животными, бродившими по полям или пющими воду из колодцев. Мальчишка, одетый в грязные обноски, гнал несколько коров перед собой по дорожке. Он помахал, когда поезд прогрохотал мимо. В то утро небо было удивительно голубым, деревья омыты, а поля хорошо увлажнены недавними дождями, и люди шли на работу. В воздухе витало чувство чего-то священного, к чему тянулось все ваше существо. Некое благословение — удивительное и согревающее. Одинокий человек, идущий по той дороге, и лачуга у обочины — все купалось в нем. Вы никогда не нашли бы его в церквях, храмах или мечетях, потому что они искусственно созданы, а их боги выдуманы. Но там, на открытой местности, и в том грохочущем поезде чувствовалась неистощимая жизнь, благословение, которое нельзя ни отыскать, ни получить. Оно уже присутствовало там, подобно маленькому желтому цветку, выросшему близко к рельсам. Люди в поезде болтали и смеялись или читали утренние газеты, но оно было там, среди них и среди нежных растений ранней весны. Благословение было там, неизмеримое и простое, как любовь, которую никакая книга не сможет передать, и к которой не сможет прикоснуться ум. Оно ощущалось там тем дивным утром.
Нас было восемь человек в комнате, но только двое или трое приняли участие в беседе. Снаружи на улице косили траву, кто-то точил косу, детские крики и голоса доносились в комнату. Те, кто пришел, были очень серьезными, они все упорно трудились различными способами ради улучшения общества, а не ради личной внешней выгоды, но тщеславие — странная вещь, оно прячется под одеянием достоинства и уважения.
«Учреждение, которое мы представляем, распадается, — начал самый старый, — оно тонуло в течение прошлых нескольких лет, и мы должны что-то сделать, чтобы остановить этот распад. Очень легко уничтожить организацию, но так трудно ее построить и поддерживать. Мы переживали многие кризисы, и, так или иначе, нам всегда удавалось преодолеть их, мы сталкивались с проблемами, но оставались способными функционировать. Теперь же, однако, мы достигли точки, когда должны предпринять что-то решительное. Вот в чем наша проблема».
Что необходимо сделать, зависит от симптомов пациента и от тех, кто ответственен за него.
«Нам очень хорошо известны симптомы распада, они слишком очевидны. Хотя внешне учреждение признано и процветает, внутри оно гниет. Наши работники такие, как они есть, у нас есть различия, но мы сумели протянуть вместе больше лет, чем я могу припомнить. Если бы мы были удовлетворены простыми внешними проявлениями, то полагали бы, что все хорошо. Но те из нас, кто находится внутри системы, знают, что есть упадок».
Вы и другие, которые создали и ответственны за свое учреждение, сделали его таким, каким оно является. Вы и есть это учреждение. А распад свойственен любой организации, любой культуре, любому обществу, разве не так?
«Да, — согласился другой. — Как вы говорите, мир сотворен нами. Мир — это мы, а мы — это мир. Чтобы изменить мир, мы должны измениться сами. Наше учреждение является частью мира. Когда гноимся мы, гноится и мир, и учреждение. Обновление должно поэтому начинаться непосредственно с нас. Неприятность в том, сэр, что жизнь для нас — не целостный процесс. Мы действуем на различных уровнях, каждый в противоречии с другими. Учреждение — это одно, а мы — это другое. Мы менеджеры, президенты, секретари, высокопоставленные должностные лица, те, с чьей помощью управляется учреждение. Мы не расцениваем его как нашу собственную жизнь, это что-то вне нас, что-то, чем надо управлять и преобразовывать. Когда вы говорите, что наша организация есть то, чем являемся мы, мы признаем это на словах, но не внутри. Мы заинтересованы в управлении учреждением, а не нами самими».
Вы понимаете, что именно вам нужно хирургическое вмешательство?
«Я понимаю, что нам потребуется решительное хирургическое вмешательство, — сказал самый старый. — Но кто должен быть хирургом?»