Колебания.Захватив власть и восстановив эль, Бильге-хан оказался перед проблемой, неразрешимой ни для его скромного ума, ни для ума его рубаки-брата: что делать дальше? Получив в подданство уйгуров, можно было начать наступательною войну, но, имея в тылу восстановленную мощь тюргешей, казалось практичнее укрепить орду и занять оборонительную позицию. С последней связывалось покровительство буддистам, после закона 714 г. настроенным против танского правительства. Призванный из ссылки Тоньюкук отверг оба плана. Наступление он счел бесперспективным, так как в Китае «народ в согласии, годы урожайны», а постройку стен вокруг ставки и сооружение храмов Будде — гибельным, так как «это учение делает людей слабыми и человеколюбивыми, а не воинственными и сильными»
[1226]. Возражение было не по существу, но, видимо, Тоньюкук, обучаясь в Китае, имел наставником одного из многочисленных противников буддизма
[1227]. Помимо этого, поддержка буддизма, гонимого в Китае, означала вызов империи Тан, что было, по мнению Тоньюкука, несвоевременным.
Итак, он забраковал оба плана действия и посоветовал хану просить мира. Однако имперское правительство нашло, что хан просто желает выиграть время, и надо признать, что это было правильное понимание ситуации.
Действительно, задачей «могучей тройки» — Бильге-хана, Кюль-тегина и Тоньюкука — было восстановление каганата, что превратило бы империю Тан в китайское царство и оторвало бы от династии тех кочевников, на которых она опиралась в борьбе с китайскими подданными; а как мы уже видели, эти последние были не менее жестокими и безжалостными врагами династии. Степь была для династии Тан так же необходима, как и сам Китай. Поэтому мир был отклонен, а Тоньюкуку пришлось изобретать новый способ борьбы с многочисленными врагами. И он его нашел: принципом стратегии тюрок на ближайшее время стала активная оборона, а принципом политики и идеологии — противопоставление себя Китаю.
Эта программа была крутой переменой политического курса. Мочур стремился представить себя врагом китайского правительства, а не народа, заключив же мир, посылал царевичей в Китай, чтобы установить культурную близость. Правда, он устанавливал ее с антибуддийскими группировками, так как буддизм поддерживала императрица У. Казалось бы, тем более оснований было у нового хана поддерживать могущественную буддийскую общину, оказавшуюся врагом его врага. Но он этого не сделал, и сам Тоньюкук изменил свою политическую ориентацию. Дело было в уйгурах — главной решающей боевой силе. Они бежали из пределов империи, потому что вся «китайщина» стала для них одиозной. А буддизм в эту эпоху связал себя именно с китайской оппозицией, компромиссной новой политике династии Тан. Поэтому тюркский хан, поддерживая буддистов, должен был потерять популярность среди своей опоры — антикитайски настроенных кочевников. Тогда-то воскресла и получила развитие антикитайская программа Кутлуга, мастерски сформулированная Йоллыг-тегином, согласно которой китайские подарки, оплачиваемые неволью и кровью, делали тюркских богатырей, по словам Тоньюкука, «человеколюбивыми и слабыми», ибо они начинали увлекаться учениями Будды и Лао-Цзы
[1228].
Таким образом, намеченная программа действий сводилась к тому, чтобы победами вынудить у врага мир, не доводя его до необходимости бороться до конца. Целью тюрок стал приемлемый, достойный мир, но достигнуть его можно было лишь путем самой отчаянной войны.