"Когда мы с вами в последний раз встретились в Константинополе, меня уже начинала охватывать какая-то апатия, душевная вялость, которая через некоторое время приняла форму полной душевной опустошенности, потери интереса ко всему окружающему. Прибыв на Цейлон, я познакомился с известным буддийским монахом. Оказалось, что нас с ним волнуют одни и те же вопросы, и в конце концов мы решили организовать экспедицию по Гангу. Предпринимая это рискованное путешествие, я как будто хватался за последнюю соломинку, стараясь искусственно возродить прежний интерес к жизни, и когда оно завершилось, просто не знал, что делать дальше. Во мне как будто умерли все мои прежние желания и чувства. Оказавшись в Кабуле, я погрузился в полную апатию, только изредка встречаясь со своими старыми знакомыми, среди которых был Ага-хан, человек, чья жизнь так же была богата приключениями, как и моя. Однажды среди гостей Ага-хана я увидел сидящего на самом почетном месте старого тамила в очень необычной одежде. Поприветствовав меня и видя, что я проявляю заметный интерес к его необычному гостю, он прошептал мне на ухо, что это его старый друг, которому он обязан спасением своей жизни. Этот старый тамил жил где-то на севере, он иногда приезжал в Кабул повидать своих родных и уладить некоторые дела. Оказавшись в этом городе, он всегда заходил к Ага-хану, чему тот был несказанно рад, так как обожал этого человека. Ага-хан добавил, что очень советует мне познакомиться с этим старым тамилом, и предупредил меня, что я должен говорить громко, так как тот туг на ухо. Разговор, прерванный моим появлением, вновь возобновился. Речь шла о лошадях. Старый тамил принял участие в дискуссии, и сразу стало ясно, что он является большим знатоком и любителем лошадей. Затем разговор перешел на политику. Присутствующие говорили о соседних странах, о России и Англии. Когда речь зашла о России, Ага-хан, указывая на меня, с улыбкой сказал: "Прошу вас, не говорите о России ничего плохого. Вы можете обидеть нашего русского гостя". Хотя это было сказано в шутливом тоне, мне стало ясно, что Ага-хан хотел предотвратить неизбежные обвинения в адрес России. Как раз в то время ненависть к русским и англичанам была особенно сильна.
Затем общая беседа иссякла и присутствующие разделились на отдельные группы, в каждой из которых разговаривали о чем-то своем. Я подсел к старому тамилу и вступил с ним в беседу, испытывая к этому человеку все большую симпатию. Он обращался ко мне на местном диалекте, интересуясь, откуда я приехал, как оказался в Кабуле, и внезапно заговорил по-русски - очень правильно, хотя и с небольшим акцентом. Этот почтеннейший человек рассказал мне, что некоторое время жил в Москве и Санкт-Петербурге, а также в Бухаре, где очень много русских, и таким образом овладел русским языком. Он добавил, что очень рад случаю вновь говорить на этом языке, так как из-за отсутствия практики начал его забывать.
К тому времени гости Ага-хана стали уже расходиться, и мой новый знакомый предложил мне пойти с ним в чайхану и продолжить наш разговор там. Он объяснил мне, что посидеть в чайхане или кофейне - его слабость, приобретенная с юных лет, от которой он не смог избавиться до сих пор. И сейчас, как только он оказывается в городе, он не может отказать себе в этом удовольствии, отправляясь в чайхану при каждом удобном случае. Этот старый тамил заметил, что шум и суета, царящие там, не только не мешают, но и даже помогают ему думать.
Я с большим удовольствием согласился составить ему компанию, и не только из-за того, что мне приятно было разговаривать на русском языке, но и по причине, которую я не сразу осознал. Будучи сам уже немолодым человеком, я почувствовал к нему то, что внук чувствует к любимому деду. Придя в чайхану, мы сели на открытой террасе и заказали зеленый бухарский чай. По тому вниманию и почтению, которое окружающие оказывали этому старому человеку, я понял, что здесь он любим и уважаем. Мы разговаривали на таджикском, и после первой чашки чая он вдруг прервал беседу, заметив: "Все, о чем мы говорим, - пустяки, не имеющие никакого значения", - он оглянулся и замолчал.
Все это показалось мне странным - и неожиданно прерванная беседа, и пронзительный взгляд старика, и я подумал: "Увы, с возрастом его ум ослаб и мысли начали путаться", - и мне стало очень грустно. Постепенно я совсем раскис, размышляя о том, что я и сам не молод и что недалек тот час, когда мне не удастся вести разумную беседу. Я был так погружен в эти невеселые мысли; что даже забыл о своем собеседнике. Внезапно снова раздался его голос. И то, что было сказано, мгновенно вывело меня из задумчивости и направило мои мысли в другое русло.
- Эх, Гого, сорок пять лет вы работали не покладая рук, и никогда ваше сердце не находилось в согласии с вашим разумом. Если бы вы достигли этого, то сейчас не были бы так одиноки.