– Я только что узнал, что вы та
самая русская леди, о которой наши газеты, столько говорили,
предостерегаяправительство… Теперь мне становятся понятнее ваши
братскиеотношения и чувства к черной сволочи
[205](sic). Но позвольте вас предупредить, что, – невзирая на только что выраженную вами благодарность Провидению за то, что вы родились не англичанкой, могу вас уверить, что безопаснее принадлежать к
нашей, нежели к
вашейнации, по крайней мере
здесь, в Индии, – добавил он многозначительно.
– Очень вероятно. Но я все-таки радуюсь и горжусь, что я не англичанка… – сказала я, вставая и сдерживаясь сколько могла.
– Напрасно.Наше правительство не любит допускать русских, даже дам,слишком брататься с покоренными нами азиатами… В наших британских владениях русским не место… Не забывайте этого.
– Но это вы забываетесь, сэр!.. – свирепо воскликнул потерявший всякое терпение полковник. – Вы оскорбляете женщину и грозите ей!.. К тому же она гражданка свободной Америки ивовсене русская… т. е. нетакаярусская, за какую вы ее принимаете!.. – поправился он, встретив мой негодующий взгляд.
– Извините меня, полковник, и предоставьте мне самой, прошу вас, право защищать себя… Прежде всего ярусская; русской родилась и русской умру, я русскаяв душе, если не на паспорте… Стыдитесь! Неужели вы желаете, чтоб эти господа уехали, увозя с собою впечатление, что пред их нелепой выходкой и дерзостями я готова была отречься от родины и даже от своей национальности.
– Оно было бы, пожалуй, и осмотрительнее, – ядовито заметил другой англичанин.
– Осмотрительнее может быть, но никак не честнее. Во всяком случае, – добавила я, обращаясь снова к первому, – весьма сожалею, если ваше замечание о том, что в «британских владениях русским не место»факт, а не пустая с вашей стороны дерзость.В наших, в русских владениях, как, например, в Грузии и на Кавказе, находится место всякому иностранцу, дажедесяткамнищих англичан, которые приезжают к нам без сапог, а уезжают с миллионами в карманах…
И, видя, как при этих словах исказилось лицо у заступника британских привилегий, я позвала индусов и, повернувшись к прочим спиной, ушла в сад. У Нараяна глаза налились кровью, а бабу, у которого с лица пот катил градом от сдержанного бешенства, бросился, как был одетый, под высокобьющий водомет и стал прыгать, фыркая под водяной пылью, «чтобы хоть немного освежиться и очистить себя от оскверненнойбара-саабамиатмосферы!» – орал он на весь сад.
Мне было невыразимо горько; не за себя, конечно, а за этих ничем неповинных оскорбляемых индусов, осужденных какою-то фатальной силой на вечное, ничем не заслуженное поругание. Что меня принимали за шпиона, сделалось теперь очевидностью, которая при других обстоятельствах только бы меня смешила. Я и теперь чувствовала одно презрение к «победителю», до того трусливому, что он, очевидно, страшился влияния одинокой женщины на умы миллионов «побежденных». В другое время оно бы, пожалуй, даже очень польстило моему самолюбию и вообще было бы весьма смешно, «когда бы не было так грустно», да вместе с тем и опасно. Меня страшило то, что вместо услуг индусам – членам нашего Общества, я могу сделаться, из-за одного того, что ярусская, предлогом к их преследованию и разным придиркам со стороны их «начальства». Россия и все русское беспрерывный кошмар Англо-Индии. Чем ближе к Гималаям, тем сильнее русский «домовой» душит по ночам всякого британского чиновника. А у страха, говорят, глаза велики, и он из белого, пожалуй, сделает черное…