Неспособность видеть взаимодействие и телесное единство человека и мира лежит в основе подхода как аскета, так и сластолюбца. Попытки продлить чувственное удовольствие и сделать наслаждение целью жизни свидетельствуют об отношении, при котором человек внутренне отделен от своих переживаний и относится к ним как к объектам для преследования и эксплуатации. Однако получаемое при этом удовольствие всегда фрагментарно. Оно приводит к разочарованию, и поэтому аскет отказывается от преследования вместо того, чтобы отказаться ог чувства разделенное™, которое в действительности лежит в основе проблемы. Противопоставляя волю желаниям плоти, отдавая предпочтение абстракциям перед конкретной реальностью, аскет лишь подчеркивает разделенность и углубляет чувство, которое вынуждает его преследовать и эксплуатировать. Аскетическая духовность есть симптом болезни, от которой она ищет исцеления. Чувственность и традиционную духовность не следует противопоставлять. Их конфликт — это притворный поединок, бессознательно инсценированный сторонниками одного и то же «заговора».
[87]Как аскет, так и сластолюбец путают природу и «тело» с абстрактным миром отдельных сущностей. Отождествляя себя с отдельными индивидами, они внутренне чувствуют себя неполноценно. Сластолюбец компенсирует свою недостаточность, пытаясь извлечь удовольствие из мира, который, как ему кажется, стоит в стороне и провоцирует преследование. Аскет с присущей ему «кислинкой» пытается выдать за добродетель полный отказ от чувственных удовольствий. И тот, и другой не могут отличить удовольствие от преследования удовольствия, желание от эксплуатации желания. Они не видят, что насильственно полученное удовольствие не радует.
Удовольствие — это милость; оно не подчиняется командам воли. Удовольствие возможно лишь в результате полного взаимодействия человека и мира. Подобно мистическому озарению, оно должно прийти помимо нашей воли. Это означает, что любое взаимоотношение можно пережить полно лишь тогда, когда ум и чувства открыты и не пытаются напрягаться, как хватающие мышцы. Очевидно, нет ничего унизительного в чувственном удовольствии, которое приходит «само по себе», без привязанности. Однако в действительности не существует другого типа удовольствий, и ошибка сластолюбца не в том, что он делает что-то неподобающее, а в том, что он пытается достичь невозможного. Естественно, мы можем наращивать мышцы для того, чтобы преследовать то, что, как нам кажется, должно принести удовольствие. Но мы не можем получать удовольствие, если чувства не находятся в состоянии принятия. А чтобы принимать, чувства не должны быть притуплены и парализованы желанием получить что-то от внешнего объекта.
Все это особенно верно в отношении любви и сексуального общения между мужчиной и женщиной. Вот почему, если эта любовь спонтанна, она обладает столь выраженным духовным и мистическим характером и оказывается столь унизительной и разочаровывающей в том случае, когда она вынужденна. Именно по этой причине сексуальная любовь проблематична в обществах, где человек отождествляется с отдельным, абстрактным эго. При этих условиях переживание не соответствует ожиданиям и не приносит подлинного удовлетворения в отношения мужчины и женщины. В то же время в отдельные моменты оно достаточно сильно для того, чтобы люди постоянно преследовали его. Поэтому секс является религией многих людей, целью, для достижения которой они прилагают так много усилий. Для традиционно мыслящего религиозного человека это преклонение перед сексом кажется опасным и греховным, поскольку оно заменяет собой поклонение Богу. Однако это происходит потому, что секс, как и любое другое преследуемое удовольствие, никогда не приносит подлинного удовлетворения. Именно поэтому он не есть Бог — а не потому что это «всего лишь физическое сближение». Раскол между Богом и природой исчезает, когда мы знаем, как воспринимать природу, потому что нас отделяет от нее не различие субстанций, а раскол в уме.