— Вы считаете, — обратился я к монаху, — что мысли чужих людей могут изменить буквы и слова в книге, что ли? Этого не может быть.
— Нет, — спокойно возразил монах, — слова и буквы останутся теми же, но человек, который будет читать книгу, будет неправильно понимать текст.
Я вспомнил исследования профессора Степанова о том, что любая фотография несет на себе тонкоэнергетический отпечаток самого человека, и представил, что, видимо, и любая запись может нести в себе отпечаток мыслей человека, который ее делал.
— Так что же, нам внутри хранилища древних книг совсем не думать, что ли? — иронично спросил Рафаэль Юсупов, прищурив глаза.
— Да, там думать нельзя, — невозмутимо ответил монах.
— Совсем?
— Совсем.
Мы вошли внутрь хранилища древних книг, стараясь… м… м… не думать. Хранилище представляло собой довольно большую комнату, вдоль двух стен которой были сделаны высокие полки для книг, а у третьей стены было расположено что-то вроде алтаря со статуями богов. В каждой ячейке полки помещалось по четыре толстенные книги. Каждая книга имела толщину около 20 сантиметров и была аккуратно обернута ажурной желтой, красной или сиреневой материей. Чувствовалось, что до книг давно никто не дотрагивался.
Равиль, обнаглев, достал фотоаппарат и быстро щелкнул, хотя знал, что в храмах и монастырях фотографирование обычно запрещено.
— Нельзя, нельзя этого делать! — вскричал монах.
Равиль виновато склонил голову, пряча довольную улыбку.
Когда мы вышли из хранилища древних книг, Рафаэль Юсупов спросил Селиверстова:
— Вы, Сергей Анатольевич, по-моему, о чем-то думали!
— Но только не о Вас, Рафаэль Гаязович!
Монах предложил пройти к роднику у склона каньона, чтобы поговорить с нами. Около полукилометра мы пропетляли по склону среди огромных валунов, пока не дошли до родника и не уселись на плоский камень рядом с ним.
— А зачем так далеко надо было уходить, чтобы поговорить? — удивился Селиверстов.
— Чтобы наши мысли не нарушали покой древних книг, — пояснил монах.
Эти книги читают раз в год
Ледяной ветер и холодный камень явно не располагали к долгой задушевной беседе. Тем не менее, я достал полевой дневник и спросил монаха:
— Вы сами-то читали эти древние книги?
— Да, я их читаю каждый год.
— Как понять?
— А так, что я каждый год читаю их один день.
— А почему так редко? Я бы зачитался этими книгами…
— Я бы тоже так хотел… — монах замешкался, — но мне разрешено читать их только один день в году.
— А кто так повелел? — удивился я.
— Прежний хранитель книг сказал, что только один день в году я имею право открывать эти книги и читать. Я знаю, в какой день мне разрешено читать, и свято это соблюдаю. Под глубоким секретом держу я эту дату. Хранитель говорил, что в этот день мои мысли не повлияют на книги и… не испортят их.
— А Вы санскрит знаете?
— Да, конечно. Но забывается этот язык, ведь приходится читать всего один день в год.
— И много книг Вы так прочитали?
— Нет. Книги ведь толстые, а я еще молодой. Надо длинную жизнь прожить, чтобы все их прочитать.
— О чем написано в книгах, которые Вы успели прочитать? — продолжал домогаться я.
— О священном Кайласе все книги пишут.
— А что именно? Постарайтесь систематизировать.