О, как многого я не знал в тот момент! Должны были пройти годы, чтобы эта, так нелепо появившаяся мысль о радужке глаза, всплыла вновь в новом обличий. Должны были появится Анатолий Попов и Роберт Гордеев из Набережных Челнов, во время дискуссий с которыми об ангелоподобной форме жизни на Земле эта мысль о радужке глаза начала бы конкретизироваться, переплетаясь с хорошо известной мне, офтальмологу, иридодиагностикой, и привела бы к совершенно неожиданному выводу о том, что Бог вначале создал человека в виде радужки и только потом развернул из нее человеческое тело; и что голографическое тело ангелов очень похоже, как это ни странно звучит, дорогой читатель, на… радужку глаза. Не судите меня слишком строго, дорогой читатель, за этот весьма неожиданный вывод — об этом я подробно напишу в четвертом томе этой книги, и Вы поймете, что неожиданного и скоропалительного здесь ничего нет, а напротив, Вам все покажется логичным, понятным и даже само по себе разумеющимся.
А тогда, в тибетском Городе Богов, я стоял, слегка согнувшись от желудочной боли, обдуваемый холодным высокогорным ветром и про себя повторял:
— С чего это мысль о радужке пришла мне в голову? С чего это, а?
Нелепости
Далее я стал думать о нелепостях, которые мы так часто делаем в жизни, каждый раз приговаривая про самого себя: «Какой дурак, а! Чо я так сделал-то, а?». Но, как мне показалось, мой разум совершенно не отвергал эту нелепую мысль о радужке; он, мой разум, даже как бы «поглаживал» эту нелепость и даже как бы лелеял ее. Мне даже стало приятно, что я допустил такую нелепую мысль, а не отогнал ее горделивым взмахом головы.
— Нелепости! Нелепости! — я даже причмокнул губами, шагая вперед.
Я вспомнил, что по жизни я делал очень много нелепостей, очень много… и каждый раз, делая нелепость, густо краснел, что я… вообще-то, умею делать «на полную катушку», как стыдливая девочка. Я вспомнил, что каждый раз, когда краснел из-за нелепости, перед моим взором вставал горделивый «мэн» (мужчина) с непроницаемым выражением лица, который никогда не допустил бы нелепости и которому я так бы… хотел подражать. Но подражать не удавалось — нелепости преследовали меня.
— Да что это! — говорил я, допуская очередную нелепость и краснея при этом.
Ой, ой, ой! Смотри-ка, покраснел как рак! — «заботливо» подмечал кто-то из присутствующих, вгоняя меня в еще большую краску, когда лицо начинало уже полыхать огнем.
Постепенно я стал относится к нелепостям, которые допускал по жизни, как к естественным поведенческим неудачам человека и даже стал меньше краснеть при этом, заменяя «процесс покраснения» на нервное курение или опрокидывание рюмки водки. А на людей, которые допускали нелепости при мне, я стал глядеть с чувством глубокого понимания, стараясь ободряюще похлопать по плечу или сказать что-то типа «Бывает! Через минуту эти дураки все забудут».
Но у меня осталось странное чувство уважения к тем людям, которые способны краснеть как рак.
— Какой молодец, покраснел ведь, а! — порой думал я. Я стал даже анализировать свою симпатию к «процессу покраснения» и в ходе этого анализа заметил, что люди, умеющие краснеть, обычно лучше, чище и дружелюбнее, чем ничем не пробиваемые «человеческие манекены», умеющие, так сказать, «держать марку».