Некоторое время я отдыхал, стараясь вернуть чувствительность затекшим и изболевшимся конечностям. Потом очень медленно и осторожно я пробрался в конец вагона и ухватился за стальной брус. С полчаса я просидел на узле сцепки, потом, встав во весь рост на этом шатком подножии, я подтянулся на руках и вслепую вскарабкался на крышу вагона. Было уже совсем темно, лишь слабо светили звезды. Луна еще не взошла, и я знал, что должен как можно быстрее пробраться внутрь вагона, чтобы кто-нибудь из поездной бригады не заметил меня в свете сибирской луны. Стоя на крыше, я обвязался одним концом веревки, другой конец пропустил через балку каркаса вагонной крыши и осторожно скользнул вниз, понемногу стравливая веревку. Колотясь и царапаясь об острые выступы, я вскоре открыл дверь вагона с помощью ключа, раздобытого с этой целью еще во Владивостоке. Один ключ подходил ко всем вагонным замкам. Отодвинуть дверь оказалось немыслимо тяжело, потому что я болтался вдоль борта вагона, словно маятник, но первые лучи восходящей луны подстегнули меня, дверь наконец открылась, и я устало заполз внутрь. Отвязав свободный конец веревки, я стал дергать и тащить, пока вся она не оказалась у меня в руках. Дрожа от изнеможения, я плотно закрыл дверь и рухнул на пол.
Два или три дня спустя — в такой ситуации всегда сбиваешься со счета — я почувствовал, как состав замедляет ход. Бросившись к двери, я чуть приоткрыл ее и выглянул наружу. Кругом был только снег, и я поспешил на другую сторону. Поездная охрана гналась за группой беглецов. Очевидно, проходила большая облава. Схватив пожитки, я выпрыгнул из вагона в снег. Виляя между колесами, я старался совершенно запутать свои следы. Пока я был этим занят, состав тронулся с места, и я отчаянно ухватился за первую же обледеневшую сцепку. По чистому везению мне удалось обхватить сцепку обеими руками, и я повис на ней, болтая ногами, но неожиданный рывок состава помог мне зацепиться и ногами.
Поднявшись во весь рост, я обнаружил, что нахожусь на краю платформы, покрытой жестким промерзшим брезентом. Узлы покрылись толстой коркой льда, тяжелые полотнища походили скорее на листовое железо. Стоя на качающейся, обледеневшей сцепке, я воевал с ледяными узлами. Я пытался дышать на них, надеясь размягчить своим теплом, но дыхание замерзало и лед становился еще толще. Тогда я стал возить веревку вперед и назад по металлическому борту платформы. Уже порядочно стемнело, когда перетерлось последнее волоконце, и я, с большим трудом приподняв край брезента, смог заползти внутрь. Не успел я свалиться на дно платформы, как на меня бросился какой-то человек, целясь мне в горло острым куском железа. Инстинкт и привычка пришли мне на выручку, и вскоре этот человек уже стонал, держась за сломанную руку. На меня надвинулись еще двое, один с железным прутом в руках, другой — с разбитой бутылкой. Для человека с моей подготовкой они не представляли серьезной опасности, и я довольно быстро разоружил их. Здесь царил закон джунглей, главарем становился сильнейший. Теперь, когда я избил их, они стали моими слугами.
Этот вагон вез зерно, которое мы ели сырым. Для питья мы собирали снег либо отламывали сосульки с брезента. Согреться нам было нечем, потому что у нас не было топлива, да и поездная бригада сразу заметила бы дымок. Мне-то холод был не особенно страшен, а человек со сломанной рукой однажды ночью замерз насмерть, и нам пришлось выбросить его через борт платформы.
Сибирь — это не одни лишь снега. Местами она покрыта горами, похожими на канадские Скалистые горы, в других местах она так же зелена, как Ирландия. Но сейчас нам сильно докучал снег, ибо худшего времени года для путешествий нельзя было и придумать.
От зерна, которое мы ели, нам стало плохо, животы у всех вздулись, началась сильнейшая дизентерия, и мы от нее так ослабели, что с трудом соображали, на каком находимся свете. Наконец дизентерия отступила, но теперь в нас вцепились острые когти голода. С помощью веревки я спустился к буксам и наскреб немного смазки. Мы стали ее есть, испытывая жуткие позывы к рвоте.