Тзу занимал комнату на первом этаже у главного входа. Побывав когда-то монахом-полицейским и повидав на своем веку людей разных, Тзу сильно тяготился положением отставного служаки в роли дядьки. Рядом с его комнатой находились конюшни с двадцатью выездными лошадьми отца, тибетскими пони и рабочим скотом.
Конюхи ненавидели Тзу за его казенное усердие и привычку совать нос не в свое дело. Когда отец выезжал куда-либо верхом, его неизменно сопровождал вооруженный эскорт из шести всадников. У всадников была своя форма, и Тзу постоянно придирался к ним по поводу ее безупречности.
По неизвестной мне причине эти шесть человек имели обыкновение выстраивать коней у стены, повернувшись к ней спиной, и скакать навстречу отцу, как только он выезжал из ворот. Я заметил, что если свеситься из окна амбара, то можно дотянуться рукой до всадника, Однажды, от нечего делать, я пропустил веревку через кожаный пояс одного из них в тот момент, когда он занимался проверкой своего снаряжения. Мне удалось связать узлом концы веревки и накинуть ее на крюк амбара. Все это произошло незаметно в общей суете и разговорах, При появлении отца пять всадников поскакали ему навстречу; шестого веревка стащила с лошади. Грянувшись о землю, он заорал во всю глотку, что попал в когти злых духов. Пояс свалился, а я в общей суматохе тихонько снял веревку и незаметно исчез. После этого я с большим удовольствием потешался над жертвой моей шуточки:
– Эй, Нетук, так ты, оказывается, тоже плохо держишься в седле?
Жизнь становилась нелегкой – приходилось бодрствовать по 18 часов из 24. Тибетцы считают, что неразумно спать днем: дневные демоны могут найти спящего и вселиться в него. По этой причине спать запрещают даже детям, так как родители боятся, что их дети станут «одержимыми». К больным тоже приставляют монахов, в обязанности которых входит не давать подопечным спать в неподходящее время. Снисхождения нет никому – даже умирающие должны пребывать как можно дольше в состоянии полного сознания, чтобы не сбиться с пути, переселяясь в другой мир, не затеряться во время перехода.
В школе мы изучали китайский язык и две разновидности тибетского: язык общеупотребительный и язык высокого стиля. Первым надлежало пользоваться в разговоре с домашними и с людьми низших рангов, второй служил для общения с людьми равными по происхождению или рангом выше. Правила требовали изысканного обращения даже с лошадью более знатного человека, чем ты сам! К примеру, любой из слуг, проживавших в доме, при встрече с нашей аристократической кошкой, величественно шествовавшей через весь двор по своим загадочным делам, спрашивал ее:
– Не соизволит ли досточтимая Кис-кис пройти со мной и отведать недостойного молока?
Досточтимая Кис-кис, однако, независимо от оттенков стиля, соглашалась только тогда, когда ей этого хотелось.
У нас был очень большой класс. В свое время это помещение служило столовой для приходящих монахов, но потом, когда реконструировалось все здание, его переделали под школьные занятия. В школе учились все дети, проживавшие в нашем доме; набиралось их до шести десятков. Сидели мы на полу, скрестив ноги, перед столом или длинной скамейкой высотой около полуметра, и всегда спиной к учителю, чтобы не знать, когда и на кого он смотрит. Работать приходилось много и без передышки.