Он появлялся внезапно, впрочем, как и внезапно исчезал. Ничего иного от приведения Мальцев и не ожидал. Он даже привык к этому странному фантому, скрашивающему его одиночество во время ночных дежурств. Ирина была совсем плоха, и ему приходилось следить за ее сном, тревожно прислушиваясь к хриплому неровному дыханию, меняя холодные компрессы из фрагментов своей рубашки, которыми он обкладывал грудь и лицо жены. Харон не мешал ему. Лысый незнакомец либо молча сидел рядом, отрешенно наблюдая за действиями ночного сторожа, либо вдруг начинал тихо и нудно рассказывать ему о чем-то, для Владислава совершенно непонятном. Было в этом что-то жуткое и совершенно безумное. Поначалу Мальцева даже веселили беседы с порождением своей больной фантазии. Это напоминало отчаянное веселье перед смертью, когда все уже переставало иметь значение и напоминало финальную истерику. Но потом, прислушиваясь к бормотанию своего необычного собеседника, Владислав понял, что тот не просто уводит его своими разговорами в окончательную пучину сумасшествия. В его словах было что-то… необычное, малопонятное, и в то же время очень важное. Иногда Ирина просыпалась и тревожно шептала:
— Влад, ты с кем говоришь?
Он ласково гладил ее рукой по голове и успокаивал:
— Спи, моя любимая. Все нормально. Это я сам с собой. Чтобы не заснуть…
В эти моменты Харон замолкал, ожидая пока женщина снова погрузится в пучину тревожных сновидений, а затем снова начинал свое невнятное бормотание.
— Женщины боятся. Их надо беречь… — Харон говорит вроде бы про Ирину, но при этом смотрит в сторону противоположного берега, скрытого темнотой. Мальцев нежно гладит спящую жену по голове.
— Я знаю. Я буду охранять ее.
— Они сильнее мужчин, и в этом их слабость. Но их слабость является и их силой.
Владислав усмехается. Как всегда ничего не понятно, но это лучше чем сидеть одному в тишине. Харон продолжает:
— Женщины прячутся.
— От кого?
— От всех. От мужчин, от теней в ночном небе, от самих себя. Они очень сильно напуганы, отсюда боль и обиды. Ты поймешь. Позже…
Они сидят какое-то время молча, затем Харон нарушает тишину очередной малопонятной речью:
— Когда-то они повелевали всем здесь… Но теперь все по другому. Война будет до тех пор, пока Женщины не вспомнят свою истинную сущность, а мужчины не станут Мужчинами.
Призрак встал и, даже не посмотрев в сторону своего собеседника, молча шагнул в темноту.
— Я чувствую воду…
Мальцев ворошит палкой костер. Десятки раскаленных светлячков вьются в темном воздухе обжигающей стайкой и улетают прочь, вверх, перемешиваясь со звездами.
— Опять будет гроза?
Харон мотает головой.
— Я чувствую воду.
Он смотрит на собеседника и показывает рукой в сторону реки. Мальцев кивает.
— Понятно. Ты чувствуешь реку. Зачем ты говоришь мне об этом? Это важно?
— Алтай изменился… — Голос Харона не выражает никаких эмоций, словно это не визуальное воплощение больного воображения, а киборг, оставленный здесь неведомыми умельцами. — Это важно.
— Я не понимаю, — Мальцев, прищурившись, разглядывает незнакомца, — Все-таки, кто ты?
Харон смотрит, будто сквозь него.
— Такие как я, приходят в смутное время…
— Смутное время? Что это значит?
Харон отрешенно качает головой.
— Это значит, что такое время настало, и я пришел…