В течение нескольких первых недель отсчет времени был у меня навязчивой идеей. Я не снимала самозаводящиеся часы днем и ночью и записывала в дневник каждый восход солнца, как будто от этого зависело мое существование. Я не могу точно определить, когда именно во мне произошло странное коренное изменение. Но верю, что все это началось даже до того, как я приехала в поселение Итикотери, — в маленьком городке восточной Венесуэлы, где я изучала целительские практики.
После транскрибирования, перевода и анализа многочисленных магнитофонных записей и сотен страниц заметок, собранных в течение многих месяцев работы с тремя целителями в районе Барловенто, я начала серьезно сомневаться в целях и обоснованности моих исследований. Все попытки впихнуть информацию в имеющие смысл теоретические рамки оказались бесплодными, потому что материал изобиловал противоречиями и несоответствиями.
Основной смысл моей работы был в том, чтобы определить значение, которое целительские практики имеют для самих целителей и для их пациентов в контексте повседневной деятельности. Особый интерес представляло исследование того, как социальные условия в терминах здоровья и болезни отражались на их совместной деятельности.
Я убедилась, что необходимо овладеть особой манерой, при помощи которой целители относятся друг к другу и к своим знаниям; только таким образом я смогу ориентироваться в их социуме и внутри их собственной системы интерпретаций. И тогда отчет превратился бы в систему, которой я могла бы оперировать, не налагая собственный культурный опыт.
Занимаясь этой работой, я жила в доме доньи Мерседес, одной из трех целителей, с которыми работала. Я не только записывала на магнитофон, наблюдала и интервьюировала целителей и их многочисленных пациентов, но также принимала участие в лечебных сеансах, полностью погружаясь в новую обстановку.
Но несмотря на все свои усилия, я день за днем сталкивалась с вопиющим несоответствием их лечебных практик с их собственным толкованием этих практик.
Донья Мерседес смеялась над моим замешательством и считала его следствием недостатка гибкости в принятии изменений и новшеств.
— Ты уверена, что я говорила это? — спросила она после прослушивания одной из записей по моему настоянию.
— Ну не я же! — едко заметила я и начала читать свои заметки, надеясь, что она осознает противоречивость информации, которую мне дает.
— Это прекрасные звуки, — сказала донья Мерседес, прерывая мое чтение. — И ты действительно имеешь в виду меня? Ты сделала из меня настоящего гения. Прочти мне заметки о твоих сеансах с Рафаэлем и Серафино.
Так звали двух других целителей, с которыми я работала.
Я сделала, как она просила, потом перемотала пленку и прослушала запись еще раз, надеясь, что это поможет мне разобраться с противоречивой информацией. Однако донью Мерседес абсолютно не интересовало то, что она сказала месяц назад. Для нее это было чем-то давно прошедшим, и поэтому не имело значения. Она бесцеремонно дала мне понять, что магнитофон ошибся, записав нечто, чего она не говорила.
— Если я действительно сказала все это, то это твоих рук дело. Всякий раз, когда ты спрашиваешь меня о целительстве, я начинаю говорить, не зная заранее, о чем.
Именно ты всегда помещаешь слова в мой рот. Если знаешь как лечить, тебе не нужно суетиться, делая записи или разговаривая об этом. Тебе нужно только делать это.
Я не могла согласиться с тем, что моя работа бесполезна, и решила познакомиться с двумя другими целителями.