Бамбуковые заросли уступили место мрачной густой растительности, бесконечной стене деревьев, тесно столпившихся у самого берега. Корневища и ветви нависали над водой; по деревьям ползли лианы, словно змеи обвиваясь вокруг стволов, стремясь сокрушить их в смертельной хватке.
— Ага, вот она, — сказал мистер Барт, указав на просвет в этой, казалось бы, непроницаемой стене.
Мы протащили лодку по болотистому берегу и надежно привязали к стволу дерева. Солнце едва пробивалось сквозь густую листву; чем дальше я шла сквозь заросли следом за мистером Бартом, тем больше все краски сливались в прозрачную зелень. Лианы и ветки цеплялись за меня как живые. Жара здесь уже не была такой сильной, но из-за липкой влажности одежда пристала ко мне, как слизь.
Вскоре лицо мое покрылось слоем растительной трухи и паутины, от которой шел запах разложения.
— Это и есть тропа? — недоверчиво спросила я, чуть не вступив в лужу зеленоватой воды. Ее поверхность кишела сотнями насекомых, беспокойно суетящихся в мутной жиже. Куда-то улетели вспугнутые птицы, и в этой сплошной зелени я не смогла различить ни их цвета, ни величины, а только услышала их возмущенные крики в знак протеста против нашего вторжения. Я поняла, что мистер Барт старается напугать меня. Мысль о том, что он, возможно, ведет меня в другую католическую миссию, тоже приходила мне в голову. — Это и есть тропа? — спросила я еще раз.
Мистер Барт резко остановился перед деревом, таким высоким, что его верхние ветви, казалось, задевали небо.
Ползучие растения тянулись вверх, обвиваясь вокруг ствола и веток.
— Я собирался преподать вам урок и напугать до полусмерти, — мрачно сказал мистер Барт. — Но все, что я готовился вам сказать, сейчас прозвучало бы глупо. Так что передохнем немного и пойдем обратно.
Мистер Барт позволил лодке плыть по течению, берясь за весло лишь тогда, когда ее заносило слишком близко к берегу.
— Джунгли — это мир, который невозможно себе представить, — сказал он. — Я не могу вам его описать, хотя так часто испытывал его на своей шкуре. Это дело личное. Опыт каждого человека уникален и не похож на другие.
Вместо того чтобы вернуться в миссию, мистер Барт пригласил меня к себе домой. Это была большая круглая хижина с конической крышей из пальмовых листьев.
Внутри было довольно темно; свет попадал внутрь только через небольшой вход и прямоугольное окно в крыше с люком из пальмовых листьев, который открывался с помощью блока из сыромятной кожи. Посреди хижины висели два гамака. Вдоль побеленных стен стояли корзины, полные книг и журналов; над ними висели калабаши, кухонная утварь, мачете и ружье.
С одного из гамаков поднялась нагая молодая женщина. Она была высока ростом, полногруда, с широкими бедрами, но лицо ее было лицом ребенка, круглым и гладким, с раскосыми темными глазами. Улыбнувшись, она потянулась за платьем, висевшим у плетеного опахала для раздувания огня.
— Кофе? — спросила она по-испански, усаживаясь у очага на земляной пол, уставленный алюминиевыми кастрюлями и сковородками.
— Вы хорошо знаете Милагроса? — спросила я у мистера Барта после того, как он познакомил меня со своей женой, и все мы расселись в гамаках, причем мы с молодой женщиной сели вдвоем в один гамак.
— Трудно сказать, — ответил он, берясь за стоящую на полу кружку с кофе. — Он приходит и уходит; он как река.