В лагере Наташа время от времени учила меня жить…
— Ну зачем ты устроила вчера вечернее купанье, ведь в плане его не было!
— Ребята были после волейбола грязные и потные, надо же было им освежиться!
— Что они сами до пруда не дошли бы? Отругала бы их за самоволку, на том бы всё и кончилось. Зачем было идти с ними?
— Но я тоже играла в волейбол! Кроме того, так мне было спокойней, мало ли что…
— Не умеешь ты жить спокойно. Сама ищешь неприятности!..
Подобные советы мне приходилось слушать почти каждый день. Наталье нравилась роль «старшего товарища», а я снисходительно, хотя и с лёгким презрением относилась к этой её слабости.
Может быть именно эта моя снисходительность и стала причиной того, что произошло потом, и что не даёт мне покоя по сей день. Может быть, если бы я пресекла её откровения сразу, она не произнесла бы роковых слов, а я не ответила ей ещё более роковыми…
Правила были такими: в 7 утра все уходили в поле, оставались только начальник лагеря и дежурные по кухне. Я ввела в старшей группе новое правило и сумела отстоять его на лагерном педсовете: в моей команде ежедневно в поле не выходили одна или две девочки, в задачу которых входили: приведение в порядок постелей, просушка влажных вещей, уборка комнат, как девчоночьих, так и мальчишеских. Это давало возможность ребятам поспать больше на полчасика, спокойно позавтракать, не беспокоясь о том, что до поля они не успеют убрать комнату, а потом их будут вычитывать «на линейке». А ещё меня подвигнул на такое решение один отвратительный факт: на срочно созванном педсовете зачитывалось письмо одного из мальчишек своему другу. Учителя ужасались, говорили о необходимости срочного приезда родителей или этапировании виновного домой. Суть письма заключалась в том, что его автор не в самых пристойных выражениях хвастался приятелю несуществующими победами на любовном фронте и с упоением рассказывал о «весёлой жизни» в лагере. Короче, бред подростка. Все понимали, что в письме нет ни слова правды, но праведный гнев вызывал сам ход мыслей. В ответ мой вопрос, откуда у них это письмо, гнев обрушился на меня. Не буду сейчас обсуждать, кто правее, естественно, что я чувствовала себя правой, и, не позволяя себе напрямую предупредить ребят о том, что их письма читают, просто перекрыла для Натальи возможность рыться в их вещах, поставив на её пути преграду в виде дежурных, которым было запрещено оставлять барак (мы жили в бараках!) без присмотра.
Дежурные не назначались. Девочки сами решали этот вопрос, как правило освобождая от поля тех, кто в эти дни больше всего в этом нуждался. Мальчишки в это не вмешивались, предпочитая уборке постелей и комнат выполнение дополнительной нормы за отсутствующих.
Несчастье случилось дней за десять до отъезда домой. Двое суток дежурной по группе оставалась одна и та же девочка, и когда она не вышла в поле на третий день (обычно больше двух дней девчонки друг другу не давали), я начала задавать вопросы. Мне объяснили, что у неё «это проходит тяжело» и «пусть ещё денёк передохнёт». Казалось бы всё правильно.