— Гарджи построила вопрос некорректно. Ей следовало бы спросить меня так: «Почему нам кажется, что Бог создал мир?» или «Вследствие чего мы думаем, что будто бы Бога сотворил более великий Создатель?» Любой йог, испытавший высший транс — Самадхи, знает, что времени не существует. Время — это различные состояния пространства, расставленные человеческим умом в определенном порядке. Все существует всегда. И в этом истина всех миров, лежащих в сфере чувств и ощущений. В высших мирах не существует и пространства, ибо любое пространство — продукт работы ума и чувств. Средний ум человека, называемый «Подсознание», по команде кармического ума в запрограммированной последовательности «высвечивает» всегда существующие картины мира. Создается эффект движущейся киноленты, и мы видим «время» на экране нижнего ума — рассудка. В Самадхи работа ума прекращается, поэтому исчезают все миры, остается «Ничто». Это и есть реальность. Не человек рождается в мире, а миры — в человеке. У каждого человека свое время и свое пространство, которым он может манипулировать. Но все существует всегда. Никому никогда невозможно придумать такое, чего сейчас нет на свете.

Не погонись Яджнавакалкья за чувственной рассудочностью в диспуте с красавицей, то он мог бы тихо озвучить и такие мысли:

— На свете есть единственная реальность — Осознающая Себя Пустота. Она не может быть разделена или создана, ибо существует вне времени и вне пространства. Все остальное — Майя, иллюзия, цветные сны Единого Сознания…

После угнанной победы в споре с до обиды красивой женщиной, Яджнавалкья молча рылся в своих глиняных умах, покуда не осознал всю глубину своего неведения. И только по уши зарывшись в себя, мудрец докопался до причин своей неудачи. Он начал заново строить Бога на пути Карма-йоги. Яджнавакалкья бескорыстно раздал стада своих молчаливых коров и мычащих учеников соседям, оставил липкую семью, оставил обломки солнечных истин и золотых наград, и ушел в Гималайские горы к йогам-отшельникам. Зато через каких-то 12 лет он вернулся из пещеры к родным и близким коровам просветленным Мастером. Вот так…

На границе омута и неба тихо росла береза. Растрепанная ворона спланировала на нижнюю ветвь дерева. Синий ветерок тут же проснулся и испуганно вспорхнул с качающейся ветки. Ворона от неожиданности жалобно каркнула, и, чтоб удержать равновесие, воздела крылья к небу. И тут она увидела — ангела. Небожитель, красивый и большой, медленно проявлялся в разрывах облаков, отраженных в омуте. Он поднимался, как музыка зари над дымящейся черной водой…

— Ты что за зверь? Это моя территория! — воинственно выпалила ворона.

— Я не зверь, я — небожитель! — серебряным голосом пропел ангел.

— А-а, тогда ладно. Клевал ли ты ноне, и где бы поклевать? — хитро сощурилась плутовка.

— Я не клюю, дочь моя, я вкушаю! — с нажимом на «вкушаю» прозвенел небожитель.

— Ну, и что же ты ноне вкусил?

— Я всегда вкушаю одно — манну. И ничего боле.

— Манную кашу или манную крупу?

— Манну небесную!

— Манну небесную? Как это… А бесную манну ты не вкушаешь?

— Ты что за личность? — скомкал брови на переносице ангел.

— Я та, кто ест бесную манну и все остальное, что удается урвать, стырить и найти на работе, — протараторила ворона. Потом она на минуту задумалась и заприлипала к ангелу обманчивым детдомовским голосом:

— А где эта манна? Угости меня! Ну хоть капельку попробовать…

— Как это где? Вот же, вот и вот — везде! — повел упругим крылом ангел вокруг черной птицы.

— Да ты что, что ты говоришь — везде!? И что — бесплатно?

— Бесплатно ничего не бывает. Когда тебе кажется что-то «бес-платным», то в это время за тебя бес платит…

— Это ты что сейчас сказал? Это ты кому сказал! Ты что — ты меня очернить хочешь?!

— Очернить можно только светлое. Черное очернить невозможно…

Ворона сбавила воинственный тон и, склонив голову, призадумалась. Затем встрепенулась и примирительно спросила:

— Ну и где она, твоя манна не-бесная?

— Ну вот же она: и тут, и тут — везде вокруг тебя…

— Не-а, не-а, врешь, нету, не вижу! — закружилась на ветке ворона. — Обманул, подлец, честную труженицу. Очернил, оговорил, кинул…

— Да ты что, дочь моя! Правда — не видишь? Да как же ты живешь тогда, бедняжка? — всплеснул лебяжьими крылами ангел.